Мэр Дейли посмотрел на меня, затем повернулся к публике и воскликнул: «Ха!» Толпа хором повторила: «Ха!» Затем он добавил: «Ха-ха-ха!» и публика вторила: «Ха-ха-ха-ха!» Затем он расхохотался, и толпа, словно стадо, в унисон начала сотрясаться от смеха. Это был лучший наглядный пример уровня власти мэра большого города — фигуры, уходящей в прошлое, — который я когда-либо видел.
Оказалось, что я неплохо справляюсь с выездными политическими мероприятиями. Меня не пугала неуправляемая толпа. Я произносил достойные речи и действительно помогал кандидатам собрать деньги. Так что меня продолжали приглашать. Мальчики все больше и больше убеждались, что я всегда буду возвращаться к ним в Норт Стар, поэтому я мог уехать на ночь или две и был за них спокоен, ведь с ними всегда была Вэл. Когда в 1974 году директор комитета Демократической партии по выборам в Конгресс попросил меня отправиться в поездку для поиска кандидатов, я ответил: «Конечно».
За восемь месяцев до выборов я побывал в Мобиле, штат Алабама; Бостоне; Джонстауне, штат Пенсильвания; Колледж-Парке, штат Мэриленд; Филадельфии (в рамках кампании кандидата в Конгресс по имени Джон Мурта); Гонолулу; Сан-Антонио; Бирмингеме; Мартинсберге, штат Западная Вирджиния; Сиракузах, Нью-Йорке; Нью-Хейвене, штат Коннектикут (с кандидатом в Сенат по имени Джо Либерман); Чикаго; Спокане; Солт-Лейк-Сити; Скрантоне; Альбукерке; Бейкерсфилде; Атланте; Сент-Луисе; Эвансвилле, штат Индиана; Карбондейле, штат Иллинойс (с Полом Саймоном); Гаррисберге, штат Пенсильвания; Колумбусе; Детройте; Майами; Берлингтоне, штат Вермонт (с Патриком Лихи). Тогда уже находились люди, которые перешептывались о том, что я создаю национальную базу для моей будущей президентской кампании. Но никто не догадывался, что на самом деле я гонюсь не за избирателями, а за сном.
Уснуть дома мне было труднее всего. Каждый раз, когда я укладывал мальчиков и спускался вниз, мой брат Джимми или один из моих старых друзей ждали меня на кухне. Моя семья и друзья договорились никогда не оставлять меня одного. Вместе мы могли сходить в кино на вечерний сеанс или просто не ложились спать, пока я не выматывался и больше не мог откладывать поход в спальню, которую мы с Нейлией делили несколько недель после переезда в Норт Стар. Последний физический след, который от нее оставался, — ее запах — покинул нашу спальню. Сон был похож на тень, которую я никак не мог поймать, и это меня выматывало.
Как бы странно это ни звучало, я чувствовал покой лишь в пути. Когда самолет взлетал, я ощущал, как тяжесть сходила с моих плеч. И пока он набирал высоту, я, наконец, засыпал. Но стоило ему приземлиться дома, тяжесть возвращалась. Ощущение, которое я испытал, лучше всего описывается строкой из сонета Джона Мильтона: «…но заря вернула мрак, куда я сослан был»
[27].
Однако где-то посреди всей этой суматохи я, наконец, начал примиряться с Богом и с самим собой. Откровенно говоря, я просто устал упиваться горем. Я начал думать о своем гневе на Бога как о неприличной форме эгоизма. Что можно назвать высшим проявлением самолюбия, если не идею, что Бог целенаправленно вмешался в мою жизнь? У меня на столе есть небольшой комикс. На первой картинке парня только что ударило молнией, и он, обугленный, грозит Богу кулаком: «Почему я?!» А на второй картинке Бог, пожимая плечами, отвечает: «А почему не ты?»
Почему не я? Именно. А почему не я?
В жизни всякое случается. С миллионом людей происходило что-то еще более ужасное. Вставай и двигайся вперед, твердил я себе, живи.
И я продолжал жить… работал… возвращался домой, чтобы уложить моих мальчиков спать… попробовал сходить на свидание… и участвовал в кампаниях людей, которые были готовы порваться за возможность служить обществу. В последние дни перед всеобщими выборами я был в Калифорнии, Нью-Джерси и дюжине мест между ними. Но в сам день выборов 1974 года я вернулся домой в Норт Стар, ведь у Вэл был день рождения.
Вэлери Байден стала опорой для нашей семьи, и благодаря ей мы смогли вернуться к нормальной жизни. Когда Нейлия умерла, именно сестре я смог полностью доверить своих сыновей. Когда Хантера выписали из больницы, он остался с Вэл и ее мужем Брюсом, так что я мог побыть с Бо. Несколько недель спустя, когда выписали и Бо, Вэл с Брюсом переехали к нам в Норт Стар. Она уволилась из Школы друзей
[28], где работала учительницей, и обеспечила Бо и Хантеру повседневный уход, которого они так резко лишились. Когда Бо пошел в школу, я отвозил его по утрам, а Вэл — забирала. Она готовила, ходила по магазинам, стирала и была за рулем. Пока я был в Вашингтоне или в разъездах, Вэл всегда оставались дома. Она знала и любила мальчиков, как своих собственных. Хантер был замкнутым и всегда слишком гордым, чтобы просить о помощи. Пока Бо был в школе в тот первый год, Хант мог часами сидеть один, тихо играя со своими игрушечными солдатиками. Бо, напротив, был совершенно другим: он жаждал человеческого общения. «Мы можем почитать, тетя Вэл? Ты мне почитаешь? Давай соберем пазл?»
Вэл взяла на себя обязательство всегда знать, что им нужно, вместе и по отдельности — и она наблюдала за ними днями и ночами. Мы с Вэл проводили много времени дома, но все наши разговоры сводились к Бо и Ханту… и ко мне. Мы говорили о школе для моих сыновей, об их друзьях, о том, как они ели и спали и как говорить с ними о маме. А потом Вэл хотела узнать, как у меня дела и что она может для меня сделать. Она ни разу не говорила о собственных проблемах, хотя их тоже было достаточно. Еще до того, как Вэл и Брюс переехали ко мне, их брак почти распался. Они поженились в молодости: она только что выпустилась из Делавэрского университета, а он вернулся со службы во Вьетнаме. Несколько лет спустя они оба поняли, что совершили ошибку. Не то чтобы в их отношениях не было тепла, но им не хватало общих интересов. Даже то недолгое время, что Брюс жил с нами в Норт Старе, они с Вэл жили по отдельности.
Вместе с тем мысль о разводе была для Вэл слишком болезненной. В то время церковь очень серьезно относилась к разводам. Больше года это мучило ее, но она не сказала мне ни слова. «Мне казалось, что жизнь Вэлери Байден была окончена, — рассказала мне позже Вэл, когда я спросил, почему она никогда не делилась этим со мной. — Я правда облажалась. Я посрамила себя, семью, церковь, разочаровалась в своих мечтах. Я совершила большую ошибку. Но твоя жизнь была разрушена. У тебя будто из каждой поры сочилась кровь, и я пыталась поддержать тебя, чтобы вы с мальчиками были счастливы».
Я начал думать о Норт Старе как о ее доме не меньше, чем как о своем. Как-то раз, возвращаясь из очередной поездки, я позвонил Вэл из аэропорта, чтобы спросить ее разрешения пригласить домой гостя на ужин. Я знал, что ей понадобится время, чтобы переварить эту новость. «Слушай, я знаю, что он тебе не нравится, Вэл, и это твой дом, но мне очень неловко. Он был так добр ко мне. Могу я пригласить… Джека Оуэнса… на ужин?»
