Мэнсфилд перебил меня. «Послушай, Джо, — сказал он мне. — В каждом здесь есть что-то свое. Его избиратели увидели в нем что-то хорошее». Затем он рассказал мне историю о том, как Хелмс усыновил девятилетнего ребенка с церебральным параличом. Со слов Мэнсфилда, мальчик написал письмо в местную газету, где поделился мечтой найти маму и папу на Рождество, и Джесси Хелмс с женой усыновили его.
«Твоя задача в этом месте — находить в своих коллегах что-то хорошее, то, что в них увидели жители штата, а не сосредотачиваться на плохом».
Я сказал, что понял.
«И, Джо, никогда не осуждай мотивы другого человека, потому что на самом деле ты не знаешь его мотивов».
Следовать совету Мэнсфилда было совсем не сложно. В семье Байденов всегда работал принцип добрых намерений. Байдены — это сильные личности, собравшиеся в одном доме. Более шестидесяти лет мы присутствуем в жизни друг друга изо дня в день, так что тут не обходится без задетых чувств. Но есть принцип, который помогает нам оставаться вместе: ни разу ни один член семьи Байденов не причинял боль другому намеренно. Мы всегда исходим из предположения о добрых намерениях по отношению друг к другу. То же самое должно относиться и к семье сенаторов, напомнил мне Мэнсфилд. Это, наверное, самый важный совет, который я получил за всю свою карьеру.
По сей день, когда мне нужна помощь в действительно важном вопросе, не всегда достаточно поддержки политических союзников: иногда мне необходима поддержка людей, которые принципиально не согласны со мной по 80 процентам решаемых вопросов. Я никогда не рассчитываю, что они поддержат меня только потому, что для меня это так важно. Но если я проявляю к ним уважение, сдерживаюсь и предоставляю возможность высказаться, при этом не подвергая сомнению их мотивы, я могу хотя бы ожидать, что меня выслушают в ответ.
Я многому научился, наблюдая за своим коллегой-демократом, сенатором от штата Гавайи Дэниелом Иноуе. Это необыкновенно порядочный человек. Я никогда не видел, чтобы он требовал политической поддержки или дружбы только на основании принадлежности к партии, и никогда не замечал, чтобы он отступал от своих слов. Мы голосуем вместе по большинству вопросов, и если какой-то вопрос для него особенно важен, он может рассчитывать на мою поддержку. В тех редких случаях, когда я не могу быть на его стороне, я говорю ему прямо: «Извини, Дэнни, это для меня принципиальный вопрос». Он никогда не давит и никогда не злится. Самые близкие отношения в Сенате у него сложились с Тедом Стивенсом — республиканцем с Аляски. Их почти сорокалетняя дружба выходит за рамки политики и даже столько лет спустя подтверждает силу совета Мэнсфилда.
Метод Мэнсфилда также позволил мне завязать, казалось бы, невероятные отношения. Например, Джеймс Истленд был, вероятно, так же далек от меня по вопросам гражданских прав, как и любой другой член Сената, но вместе с тем он был председателем судебного комитета, который занимался всем уголовным законодательством и в который я ужасно хотел попасть. Мне нужно было благословение Истленда, чтобы занять это место, поэтому я начал знакомиться с ним поближе. Я начал с того, что задавал ему вопросы. Он гордился своим статусом сенатора с самым долгим сроком службы и репутацией хранителя институциональных традиций. Думаю, он был польщен моим почтительным отношением, а его ответы на мои вопросы часто меня удивляли.
Однажды я спросил его, кто был самым влиятельным человеком из всех, кого он видел в Сенате. Мне было любопытно, выберет ли он недавно вышедшего на пенсию Ричарда Рассела, который проработал сорок лет и фактически руководил делами Сената с сороковых по шестидесятые годы, или протеже Рассела — Линдона Джонсона. После того, как Джонсон обвел Истленда и других южан вокруг пальца, протащив закон о гражданских правах, они больше никогда не наделяли лидера большинства такой властью. В начале семидесятых южные председатели — Истленд, Стеннис, Макклеллан, Герман Талмадж, Фулбрайт и другие — сохраняли большую часть власти в своих руках. Лидер большинства уже не имел особой силы, и ни один человек не обладал той властью, которой мог похвастаться Рассел: по словам Истленда, когда Ричард Рассел голосовал в Сенате, за ним тянулось тридцать шесть голосов. Весь мой первый срок южные председатели тоже правили сообща. Если Рассел Лонг говорил другим председателям, что они нужны ему на голосовании, они без вопросов поддерживали его. Мне всегда было любопытно, как распределяется власть в Сенате. И когда я спросил Истленда, кто был здесь самым влиятельным, он в тот же миг ответил: «Керр».
Роберт Керр был сенатором-нефтяником от Оклахомы, и его имя было связано лишь с множеством налоговых льгот для производителей нефти. За пределами нефтяного сектора о Керре никто особо не задумывался.
«Керр — единственный из известных мне людей, — сказал Истленд, — который способен перенести Мексиканский залив в Оклахому».
Как я предполагал, Керр добивался выгодных для него законов, контролируя шельфовое бурение нефтяных скважин с пользой для его друзей из Оклахомы, не имеющих выхода к морю. Другие сенаторы, которые работали с Керром, любили рассказывать, как политик-нефтяник обзаводился чеками. Керр запрыгивал в метро, подсаживался к какому-нибудь сенатору, хлопал его по колену и говорил: «Последние полгода я подумываю дать тебе вот это». И он вытаскивал из нагрудного кармана конверт с акционерными сертификатами и засовывал его в нагрудный карман коллеги. «Я знаю, эта сделка тебя точно заинтересует. Это чертовски выгодная сделка. Тебе понравится. Я уже вложил за тебя 3000 долларов. Просто позвони моему секретарю и договорись о том, чтобы передать чек». Как правило, стоимость акционерных сертификатов в конверте в десять раз превышала закупочную цену в 3000 долларов.
В другой день я спросил Истленда, какое самое значительное изменение произошло при нем в Вашингтоне.
— Прохлада, — сказал он.
— ?!
— Прохлада, Джо, — сказал он. — Мы, бывало, сидели на заседании, и в апреле солнце жутко нагревало комнату, аж до 140 градусов
[37]. Приходилось просто уходить домой. А потом поставили кондиционеры. Так что теперь мы можем сидеть в Вашингтоне хоть круглый год… и вытворять с этой страной все что угодно.
Под конец моего первого срока Истленд отдал мне место в судебном комитете. Более того, он предложил приехать в Делавэр и поддержать меня в следующей кампании. «Я буду вести кампанию за тебя или против тебя, Джо. Сам решай, что из этого тебе больше поможет».
Я и правда задумался о выдвижении на второй срок, и это стало возможно благодаря Джилл Джейкобс. Она вернула мне мою жизнь и заставила меня поверить, что у меня снова может быть полноценная семья. С ней я впервые почувствовал, что мне нравится в Сенате. Когда я влюбился в Джилл, я снова ощутил себя нормальным, как человек, который может баллотироваться на второй срок. Ирония заключалась в том, что Джилл не хотела иметь ничего общего с политикой и уж точно не хотела выходить замуж за сенатора Соединенных Штатов.
Джилл вела себя осторожно. Я был почти на десять лет ее старше и воспитывал двух сыновей, а она только начинала свою карьеру. Думаю, ей было легче в начале наших отношений, когда я не думал о браке. Нам обоим нравилось, что можно снова с кем-то весело провести время, и она хотела, чтобы все продолжалось в том же духе. Я не сразу познакомил Джилл с мальчиками, но, когда это случилось, они сразу нашли общий язык. Она была рада, когда иногда я брал их на наши свидания. Но когда я попытался пригласить ее на двойное свидание с Вэл и Джеком, она ответила уклончиво.
