Однажды вечером по пути в Норт Стар мы с Джилл заехали в Гринвилл, чтобы посмотреть дом, который я собирался купить. Нам пришлось идти по грязи, и даже в темноте можно было понять, что дом нуждается в ремонте. Едва мы зашли внутрь, как я подумал, что совершил ошибку, решив показать Джилл дом моей мечты. Внезапно это место стало похоже на пещеру… такое пустое… и немного нелепое. Позже она скажет: «Я не могла понять, зачем тебе такой большой дом». Джилл — очень практичная женщина. Там, где я видел большой дом, по которому бегают дети и внуки, она видела протекающую крышу и восемьдесят семь неутепленных окон. Она, вероятно, поняла быстрее меня, что на отопление здесь придется тратить больше, чем на выплаты по ипотеке.
Что мне больше всего нравилось в Джилл — помимо того факта, что при каждой нашей встрече мое сердце билось чаще, — это ее практичность. Она была красивой, смелой, скромной, уверенной и обладала невероятной силой. Джилл никогда не позволяла увидеть себя подавленной и никогда не опускалась до оправданий. Я верил, что она вынесет любые испытания, не растеряв грации, и не позволит себя сломить… никому.
Когда я пришел знакомиться с ее большой семьей, она немного испугалась и попросила меня вместе с Бо и Хантером взять пиццу и подойти позже. Но, оказавшись среди родственников Джилл, я почувствовал себя как дома. Ее дедушка сидел на заднем дворе среди помидоров, которые сам выращивал, а вокруг бегали дети. Когда мы с мальчиками вошли, меня тут же перехватила бабушка Джилл. «Дорогой, а ты знаешь, что я работала на Франклина Рузвельта, — сказала она, — в ВПА
[38]». Я видел, что Джилл это не нравится: она не хотела, чтобы я переманивал на свою сторону тех, кто потом мог на нее надавить. Но мне было комфортно в мире Джилл: большая семья, которая собирается по воскресеньям и ест спагетти в канун Рождества, прямо как Байдены.
Ее отец начинал кассиром в банке, а теперь занимал крупную должность в сфере сбережений и займов. Целыми днями он упорно трудился, но всегда ужинал дома, а по воскресеньям вместе с дочерьми навещал бабушек и дедушек. В доме итальянских бабушек и дедушек Джилл угощали домашней лапшой с фрикадельками, паста э фаджоли и свадебным супом, пока в других домах в это время подавали ростбиф, картофельное пюре и капустный салат. Каждые выходные они старались побывать в обоих домах. Ее отец был верным человеком и ценил верность в других. Я ему понравился, потому что я хотел заботиться о его дочери, даже когда она уверяла, что не нуждается в заботе. Джилл сказала отцу, как и всей семье, чтобы они ни на что не надеялись. Не факт, что эта история с сенатором долго продлится.
Но к праздничному сезону
[39] Джилл уже полностью влилась в нашу жизнь. Даже когда я застревал в Вашингтоне, она заходила в наш новый дом на Монтчан-роуд — мы называли его Станцией — поужинать с Вэл, Джеком и мальчиками. В День благодарения 1975 года Джилл предложила нам куда-нибудь съездить. Уэс Бартелмес посоветовал Нантакет, и мы вчетвером сели в машину и отправились на север на долгие выходные. По пути Джилл помогала мальчикам составлять списки рождественских подарков. Позже Джилл позаботилась, чтобы к Рождеству Станция была праздничной и все в ней были счастливы.
У Джилл были странные, но очаровательные маленькие причуды. Если она что-то делала на кухне, она почти всегда оставляла дверцу шкафа открытой и редко правильно закрывала крышку. В этом она была в точности похожа на Нейлию. Порой мне хотелось заглушить голос разума и представить, что это Нейлия каким-то образом послала ко мне Джилл — что это были знаки.
В следующем году как-то утром Бо и Хантер вошли в мою ванную, пока я брился, и я догадался, что они хотели поговорить о чем-то важном. Бо только что исполнилось семь, Хантеру было шесть. Им трудно было начать.
— Скажи ему, Хант, — сказал Бо своему брату.
— Нет, ты скажи.
Наконец Хантер заговорил:
— Бо считает, что мы должны жениться.
— Что вы имеете в виду, ребята? Бо?
— Ну, — сказал Бо, — мы думаем, что нам следует жениться на Джилл. Что ты думаешь, папа?
— Думаю, это неплохая идея, — сказал я им. Никогда не забуду, как хорошо я себя чувствовал в тот момент.
— Но, папа, — серьезно сказал Бо, — думаешь, она согласится?
Мои сыновья были наблюдательны.
На самом деле я был уверен в ее согласии, но когда я впервые сделал ей предложение, она ответила, что еще не готова. Причины были все те же. Она не была уверена, что готова стать полноценной матерью. С мальчиками ставки были слишком высоки. Что же касается политики, Джилл не хотела быть публичным человеком. Я не переставал спрашивать, но чем больше я давил, тем больше она сопротивлялась. Если же я отступал назад, она делала шаг вперед. Поэтому мы договорились пока оставить этот вопрос без ответа. Но даже тогда мы все время проводили вместе. Среди моих сотрудников ходила шутка, что я был сенатором с удивительной способностью испаряться.
— Где он, черт возьми?
— Откуда я знаю, черт возьми.
— Смотрели в Мраморной комнате?
— Там его нет.
— Гардероб?
— Пусто.
— Значит, он где-то с Джилл.
По словам Джилл, я звал ее замуж еще раз пять, и она все время отвечала, что ей нужно больше времени. Я очень старался быть терпеливым. Но в 1977 году, когда я готовился к десятидневной поездке в Южную Африку, я, наконец, сломался: «Послушай, — сказал я ей, — я ждал достаточно долго, и больше не могу. Либо мы женимся, либо все. Закончим это. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы просто дружить». Я попросил ее все обдумать за время моего отъезда.
Десять дней в Африке показались вечностью. С каждым днем было все хуже, и я чувствовал, как больно мне будет, если она скажет «нет». Я даже решил предложить ей сделку: если она согласится выйти за меня замуж, я не буду баллотироваться в Сенат.
Когда я вернулся из Африки, Джилл сказала, что не может меня бросить. Если выбор стоял между браком и концом отношений, она была готова к замужеству. Я заверил ее, что уйду из Сената, если она захочет. Впереди были выборы 1978 года, и было пора принимать решение. Однажды мы сидели в библиотеке Станции, и она спросила, не решил ли я и вправду отказаться от Сената. «Ты же не серьезно?»
Я поклялся, что серьезен как никогда. Я уже предупредил несколько человек из штата, что они могут готовиться к выборам в Сенат в случае моего ухода. Но сейчас надо было показать Джилл всю серьезность моих намерений. Я поднял телефонную трубку и начал набирать номер. «Хорошо, — сказал я ей. — Я позвоню Биллу Фрэнку и скажу, что не буду баллотироваться». Фрэнк был главным политическим обозревателем Wilmington News Journal. Стоило мне сообщить ему эту новость, и 1978 год стал бы моим последним в Сенате. Я слышал гудки — телефон Фрэнка звонил. Затем я услышал сплошной гудок. Джилл положила палец на рычаг телефона. Она прервала звонок. «Не делай этого».
