Я отмечаю последние дни Хьюберта Хамфри как высшую точку межпартийной любезности в моей карьере. Хьюберт Хамфри умер сенатором, и последние месяцы его пребывания в Капитолии рак съедал его заживо. Мы все наблюдали за этим. Он лишился волос, и сам был истощен. Будучи уже слишком слабым, чтобы принимать участие в реальных дебатах, он продолжал приходить на голосования. Он любил Сенат. «Сенат — это место, наполненное доброй волей и благими намерениями, — сказал однажды Хамфри, — и если ими вымощена дорога в ад, то это довольно хороший обходной путь». В свои последние дни он как будто не хотел покидать зал заседаний. Он оставался там до поздней ночи и со своим другом сенатором Барри Голдуотером обсуждал, чего они добились в Сенате за все это время — вместе и по отдельности. Политически эти двое были максимально далеки друг от друга. Хамфри был кандидатом в вице-президенты в 1964 году, а Голдуотер в то же время баллотировался в президенты от республиканцев. И выступление Босса на съезде в том году было предупредительным выстрелом по «голдуотеризму». Он перечислил множество программ, за которые голосовали умеренные республиканцы в Сенате, но после каждой добавлял «но не сенатор Барри Голдуотер». Несколько недель спустя они неожиданно столкнулись друг с другом в аэропорту во время предвыборной кампании и дружески поприветствовали друг друга. Когда они расходились, кто-то услышал, как Голдуотер сказал: «Ну, продолжай бить, Хьюберт».
К концу 1977 года становилось все более очевидно, что Босса скоро не станет. И однажды в зале заседаний Сената Барри Голдуотер пересек проход и обнял Хьюберта Хамфри. Голдуотер был таким большим, а Хамфри таким маленьким и хрупким, что почти исчез в его объятиях. Они стояли так долго, и из их глаз лились слезы. Но они не пытались этого скрыть.
В начале президентской кампании 1980 года я понимал, что у нас, демократов, возникли проблемы. Казалось, все в руках Картера превращалось в пыль. В стране был энергетический кризис, продолжались рецессия и инфляция. Произошел захват американских заложников в Иране. Достижения Картера в ближневосточном мирном урегулировании обесценивались. И даже когда он изложил свой всеобъемлющий план по преодолению энергетического кризиса в 1979 году, он предварил его пространными рассуждениями о кризисе доверия в Америке. «Подрыв нашей уверенности в будущем угрожает разорвать социальную и политическую ткань Америки, — сказал Картер. — …Наш народ теряет веру не только в само правительство, но и в способность граждан выступать в качестве верховных правителей, которые формируют нашу демократию». Эта речь стала известна как «Речь о недуге» и запечатлела его в умах граждан как сварливого скептика. Этот образ легко закрепился, потому что в его манере говорить всегда было что-то от проповеди священника.
Я усиленно агитировал за Картера во время обеих предвыборных кампаний, но мне казалось, что у него есть опасная склонность к морализаторству. «Если вы не отцепитесь от этой Библии, — сказал я ему однажды, — то потеряете и меня».
Я был не единственным демократом, которому было не по себе от Джимми Картера: из нас выстроилась уже длинная очередь. В преддверии президентских выборов 1980 года небольшая группа политических консультантов из демократов приехала ко мне на Станцию и предложила выдвинуть свою кандидатуру. Боб Сквайер приехал вместе с Джоном Марттилой, который помогал Вэл проводить мою кампанию по выборам в Сенат. Они считали, что у Картера были проблемы. Тед Кеннеди тоже решил выдвигаться, и консультанты пришли к единому мнению, что Кеннеди и Картер вгрызутся друг в друга, и ни один из них не сможет победить. Они сказали, что я могу стать компромиссным кандидатом.
Когда они начали, я подумал: какое я имею право баллотироваться в президенты? Мне было тридцать семь лет. Порой жизнь все еще заставала меня врасплох. Я остановился на лестничном пролете Станции и посмотрел в окно на два огромных крыла, пристроенных позади дома. Размер этого места меня напугал. Боже мой, подумал я, речь правда обо мне? Это не ошибка? Не лечу ли я в опасной близости к солнцу? Не испытываю ли судьбу? Мы правда обсуждаем то, как я буду баллотироваться в Белый дом?
Однако в кабинете меня ждали совсем не глупые люди, я уважал их и был польщен. Мы сидели у камина и взвешивали, какими могут быть праймериз в Айове и Нью-Гэмпшире. В том, чтобы добиться выдвижения моей кандидатуры, не было ничего невозможного. А потом Джон Марттила все испортил: «Знаете, сенатор, — сказал он, — вам не следует баллотироваться в президенты только потому, что вы можете победить. Вам нужно спросить себя, почему вы баллотируетесь и что будете делать, если выиграете. Не нужно выдвигаться, пока не найдете ответы на эти вопросы».
Глава 9
Это нам не повредит
В тот день, когда я официально выдвинул свою кандидатуру на пост президента Соединенных Штатов от Демократической партии (9 июня 1987 года), газета Scranton Tribune посвятила свою передовицу, и даже больше, истории сенатора Джозефа Байдена-младшего. В статье рассказывалось, какой молодчина этот парень из Скрантона. Разумеется, они осветили мою речь в Уилмингтоне и долгую поездку в Вашингтон в поезде, набитом моими родными, друзьями, доброжелателями и представителями национальных средств массовой информации. Но в отличие от других газет по всей стране Scranton Tribune не стала тратить много места ни на описание моих перспектив в штатах досрочного голосования (Айове и Нью-Гэмпшире), ни на приведение результатов национального опроса, которые мало радовали местных жителей, относившихся ко мне как к любимому сыну. В тот день я был великой надеждой Скрантона. Подробно были процитированы речи моих закадычных приятелей — Чарли Рота, Ларри Орра, Томми Белла и Джимми Кеннеди. Накануне вечером они без предупреждения ввалились к нам в дом — «трое понтовых ребят»
[50], дары приносящих. Даром был соус для спагетти из ресторана Preno, лучшего в городе. Они заверили читателей Tribune, что я все тот же старина Джо.
Но центральным элементом статьи обо мне была нечеткая фотография, которую выкопал из архивов старинный друг дедушки Финнигана — Томми Филлипс, много лет работавший политическим обозревателем Tribune. На ней был запечатлен парад в честь Дня святого Патрика, проходивший много лет назад в центре Скрантона. Все внимание было сосредоточено на маршале того парада, недавно ушедшем в отставку президенте Гарри Трумэне, который восседал в большом кабриолете с опущенным верхом. В нижней части снимка, среди толпы, выстроившейся по ходу движения парада, виднелась расплывчатая фигура школьника по имени Джо Байден. Редакторы нарисовали жирный круг вокруг моей головы. Это был… тот самый момент. Мои старые приятели из Скрантона подтвердили это. «Позже Байден рассказал друзьям, что мимолетный взгляд на бывшего президента пробудил его собственные президентские амбиции».
Думал ли я так в то время и говорил ли такое — я, конечно, не помню. Но для Скрантона это была красивая история: мальчишка с Грин-Ридж-стрит, где живет средний класс, нацелился (и как раз так, как им нравится, — издалека нацелился) на выдвижение в президенты от Демократической партии. Момент обретал силу мифа, а людям это нужно.
