Мое поколение сейчас стоит перед выбором. В ближайшем будущем мы будем проходить проверку на то, хватит ли у нас мужества, реализма, идеализма, упорства и способности пожертвовать частью нынешнего комфорта, чтобы инвестировать в будущее… Я верю, что наше поколение справится с этим… Эксперты считают, что, как и сама Демократическая партия, избиратели младше сорока лет готовы продать душу хотя бы за каплю защищенности, реальной или иллюзорной. Они недооценивают нас. То, что наши политические герои были убиты, не означает, что погибла и сама мечта, скрытая глубоко в наших сокрушенных сердцах.
Помню, какое настроение царило в аудитории, когда я произнес эту фразу; ее воздействие на собравшихся вернулось ко мне физическим ощущением. Я видел, как люди в зале плачут. Сенатор Билл Брэдли, который был на трибуне в тот день, признался, что еле сдерживал слезы. Я закончил речь, опираясь на цитату из Роберта Кеннеди, чтобы напомнить демократам о нашем наследии и нашей цели.
Его слова до сих пор звучат эхом, напоминая нам, что только с нашим идеализмом, целеустремленностью и энергией мы можем надеяться на выполнение того предназначения, которое уготовила нам история. Не как черные или белые, не как рабочие или специалисты, не как богатые или бедные, не как мужчины или женщины, и даже не как демократы или республиканцы. Но как избранный Богом народ, который служит американской мечте.
Аудитория в Атлантик-Сити не была собранием «белых воротничков» с высшим образованием, которые обычно ассоциируются с термином «беби-бум». Это была толпа столь же разнообразная, сколь и само поколение, присутствовали также и представители других поколений. На съезде было много постоянных членов партии: рабочих, профсоюзных лидеров, специалистов по гражданским правам и правам женщин. Многие из них были родителями бумеров. Но я чувствовал, что они солидарны с каждым моим словом. Я ощущал это нутром. Люди от 16 до 60 лет глубоко восприняли эту идею. Она была для всех. Не могу точно оценить, насколько каждый человек в аудитории наполнял мои слова своим собственным смыслом, слышал что-то отличное от того, что я вкладывал в них. Ведь у каждого человека в сердце есть что-то свое. Но в тот день в Атлантик-Сити я ясно видел, что люди взволнованы, что они готовы встать и поддержать меня.
Гуру были в восторге и постоянно приезжали в Уилмингтон, чтобы уговорить меня баллотироваться. Кадделл доставал из портфеля распечатки с данными последних опросов, а затем с пеной у рта объяснял, почему в 1984-м я могу выиграть, почему сейчас самое время. Пэт был неутомим. Сидя в ту зиму в библиотеке Станции, как раз перед окончанием срока подачи документов, я повторял: «Черт возьми, Пэт, я не хочу этого делать». Но он не отставал. Просто на всякий случай, говорил он, подпиши документы, чтобы поучаствовать в праймериз в Нью-Гэмпшире. В общем, я их подписал, практически шутки ради, но сказал всем присутствующим, что бумаги должны остаться у Вэл. Никто, кроме нее, не должен прикасаться к ним. Если я решу участвовать, Вэл полетит на север, чтобы подать документы. Потом мы с Джилл сели в самолет и отправились в короткий отпуск.
Я не собирался баллотироваться в 1984 году, и самые близкие люди знали это. Однако во время перелета на острова у нас с Джилл состоялся серьезный разговор. Я не особо беспокоился о том, что проиграю. Никто и не ожидал моей победы. Шансы на нее были ничтожны. Но что, если, как это ни маловероятно, я все-таки выиграю? Я все еще не ответил сам себе на важные вопросы: зачем выдвигаться? чтобы сделать что? Я просто не мог представить себя управляющим бюрократией федерального правительства. Мне казалось, что я недостаточно знаю о том, как функционирует правительство, и я не был уверен, что знаю людей, которых можно привлечь. Даже после 11 лет в Сенате я не знал достаточно нужных людей, заслуживавших доверия. А нужные люди не знали меня и не доверяли мне. Кого бы я выбрал для управления бюджетом? Кого бы позвал на пост госсекретаря, министра финансов, министра обороны? У меня не было личных отношений с генералами, как у Сэма Нанна или других сенаторов. По моим собственным меркам, я не был готов стать президентом.
К тому времени как наш самолет приземлился на островах, я уже знал, что делать. Позвонил Вэл. «Не подавай эту бумажку, — сказал я ей. — Я не буду выдвигать свою кандидатуру».
После того как президент Рейган в 1984 году остался на второй срок, вопрос о моем выдвижении снова встал на повестке дня. В 1988-м дорога будет открыта — не будет ни действующего президента, ни очевидного наследника на Демократической стороне. Я был вполне уверен, что самый грозный демократ, губернатор Нью-Йорка Марио Куомо, не собирается баллотироваться. Глядя на вероятных кандидатов — Гэри Харта, Ричарда Гефардта, Джесси Джексона, я чувствовал, что не уступаю им. Мне было всего 42 года, но после 10 лет работы в сенатском комитете по международным отношениям и почти такого же срока в сенатском комитете по разведке я уже знал мир так, как знают немногие политики. Образование в области иностранных дел я получил не только на слушаниях комитета, но и в путешествиях по миру и встречах с лидерами. Читать доклады и прислушиваться к специалистам важно, но гораздо важнее уметь читать людей у власти. Я внимательно слушал лидеров и в результате приобрел глубокое понимание личной, интимной стороны дипломатии. Помню давнюю встречу с премьер-министром Голдой Меир, на которой она заметила мое отчаяние по поводу перспектив мирного урегулирования и безопасности для Израиля. Удивительно, но она стала подбадривать меня, а еще преподала мне незабываемый урок о силе и слабости израильской позиции. «У нас, евреев, есть секретное оружие в борьбе с арабами, — сказала Меир. — Нам больше некуда идти». Во время моей первой поездки в Китай после нормализации отношений я воочию убедился в возможности использовать вполне реальный страх Дэн Сяопина перед Советами для получения особой разведывательной помощи от Китайской Народной Республики.
Я также убедился на собственном опыте, что при разговоре с руководителями государств, которые поддерживают Соединенные Штаты, скромность не так важна, как откровенность. Эти мировые лидеры тотчас же чувствовали слабость и неискренность. Откровенность в разговоре и демонстрация силы помогали завоевать доверие таких лидеров, как Гельмут Шмидт. Я даже почувствовал, что заслужил некоторое уважение бывшего советского премьера
[52] Алексея Косыгина незадолго до его смерти, когда возглавлял делегацию сенаторов в Москве на переговорах по контролю над вооружениями. Летом 1979 года договор об ограничении стратегических вооружений, подписанный президентом США Джимми Картером и президентом СССР
[53] Леонидом Брежневым (ОСВ-2), готовили для вынесения на рассмотрение Сенатом. Договор подвергся нападкам со стороны «сенаторов „холодной войны“», таких как Генри Джексон, Барри Голдуотер и Джесси Хелмс, а его самый горячий защитник, председатель комитета по международным отношениям Фрэнк Черч, боролся за свою политическую карьеру на жестких выборах в своем родном штате Айдахо. Когда общественность была потрясена снимками со спутника, подтверждающими присутствие группы советских войск на Кубе, председателю Черчу пришлось занять твердую позицию: нет вывода советских войск с Кубы — нет ОСВ-2. Президент Картер понимал, что его договор висит на волоске, и опасался, что новые демократы в Сенате могут уступить давлению правых. Поэтому президент предложил мне возглавить делегацию молодых сенаторов, отправлявшихся с визитом в Кремль. Мы должны были получить заверения в том, что Советы будут соблюдать новые условия, принятые Сенатом. Итак, я полетел с пятью своими коллегами за железный занавес, в Москву, на переговоры с советским руководством.
