Думаю, будет справедливо сказать, что я был наивен.
Еще до того, как Ли Харт произнесла свое мрачное предупреждение, Джилл уже воспринимала требования президентской кампании близко к сердцу. Теперь, когда все стало более реальным, ее ощущения должны были насторожить меня. Она напоминала мне о том, как прекрасна наша жизнь сейчас. Бо вот-вот должен был окончить Арчмер, а Хант учился всего на год младше. Эшли только начала посещать начальную школу. Все они были счастливы и довольны, мы с ними часто виделись. Я не пропускал игры, спектакли, дни рождения и важные события. И они уже давно поняли, как быть детьми общественного деятеля. Но даже когда Джилл предположила, что жизнь наших детей наверняка изменится, если я вступлю в президентскую гонку, я убедил себя, что все равно смогу остаться таким отцом, каким должен быть.
Никогда не стоит недооценивать способность человеческого разума к рационализации. Я действительно решил, что поскольку дети еще маленькие, будет легче баллотироваться в 1988 году, чем через четыре года или восемь лет. Через восемь лет будет труднее оградить Эшли от гадостей, которые люди говорили об ее отце. Через восемь лет Бо и Хант начнут собственную карьеру, и люди смогут сказать, что, мол, этот парень получил место благодаря своему отцу. Мне удалось уговорить себя, что 1988 год — самое подходящие время для семьи Байденов.
Бывали дни, когда мне казалось, что моя голова зажата в тиски, а иногда меня мучили стреляющие боли. У меня никогда в жизни не было серьезных проблем со здоровьем, кроме детской астмы и вывиха плеча. Но в феврале и марте 1987 года, когда я объезжал Калифорнию, Флориду, Алабаму, Айову и Нью-Гэмпшир, мой помощник всегда носил с собой огромную банку тайленола. Я глотал по шесть, восемь, десять таблеток в день. Каждые четыре часа я просил дать мне две-три таблетки, и иногда признавался окружающим, что эти головные боли кажутся мне странными. Раньше у меня никогда не было ничего подобного. Родные, друзья и персонал — почти все — постоянно говорили мне, что это объяснимо. Я пытаюсь быть мужем, отцом, сенатором и кандидатом в президенты. Я в сильном напряжении. Головные боли, вероятно, вызваны стрессом. Чем больше людей указывали мне на это, тем больше я злился. Это вроде как разрушало мою уверенность в себе. Я был человеком, который всегда справлялся с трудностями. Стресс никогда не беспокоил меня. Бывали времена и похуже. Наверняка они все ошибаются. А потом случилось нечто такое, что заставило меня задуматься: а может быть, они правы?
Двадцать третьего марта 1987 года в Нью-Гэмпшире мой рабочий день был расписан по минутам: речь о внешней политике на ланче Ротари-клуба в Нашуа, встреча с бывшим мэром, пресс-конференция с объявлением о моем руководящем комитете в штате и речь по конституционным вопросам на юридическом факультете. Теперь, когда я был почти официально объявленным кандидатом, наша деятельность даже немного освещалась в прессе. Присутствовали местные журналисты, бостонская телестанция прислала свою команду. Тейлор приехал со мной. И в новом шоу CBS West 57th Street готовился длинный репортаж про меня, поэтому к лацкану моего пиджака был приколот петличный микрофон.
Якорем дня стала внешнеполитическая речь в Ротари-клубе. Я собирался объяснить, что стратегическая оборонная инициатива президента Рейгана («Звездные войны» — мечта о создании купола, который защитит нас в случае применения ядерного оружия), скорее всего, дестабилизирует наши отношения с Советами. Президенту Рейгану советовали в одностороннем порядке пересмотреть Договор об ограничении систем противоракетной обороны, подписанный Никсоном и Брежневым в 1972 году. Если бы Рейган сделал это, это поставило бы под сомнение нашу готовность соблюдать договоренности. Я хотел озвучить эту мысль и был рад, что моя кампания собрала прессу.
Однако, когда я добрался до загородного клуба, чтобы выступить с речью дня, график начал распадаться. Стало известно, что Берд, возможно, в этот же день объявит голосование по Контра-эйд
[61], а я обещал ему, что буду присутствовать на голосованиях, если он попросит. Пока меня представляли, мои сотрудники уже пытались организовать мой вылет обратно в Вашингтон. И голова у меня раскалывалась. Как только я встал, чтобы подняться на трибуну, шею пронзила боль. Я попытался отпустить пару шуток, но по выражению лиц людей понял, что выгляжу паршиво. Тут у меня закружилась голова. «Привет, народ, — сказал я с улыбкой. — У меня проблема. Я сейчас вернусь… Не волнуйтесь. Еда тут ни при чем». И под взглядами озадаченных зрителей я сошел с трибуны и спустился в раздевалку.
Я ощупью добрался до деревянной скамейки и сел, но это не очень помогло. Попробовал лечь, но положение на спине только усилило головокружение. Мне казалось, что голова вот-вот взорвется. К этому времени боль настолько усилилась, что меня затошнило. Я встал, и меня вывернуло. Бог знает, что подумал звукооператор CBS, — я забыл снять его микрофон. Следующее, что я помню, — это Берт Диклементе, который стоит надо мной и спрашивает, в чем дело.
— Дай мне минуту, Берт.
— Может, выйдешь на свежий воздух, Джо? — предложил Берт. Вид у него был встревоженный.
Берт открыл дверь раздевалки, помог мне выйти наружу, и я прилег, опершись на низкую каменную стенку. От холодного воздуха мне стало лучше. Я подобрал немного снега и начал растирать им лицо. «Послушай, — сказал Берт, — давай-ка я вытащу тебя отсюда». Однако я был уверен, что смогу по крайней мере закончить речь. Она должна была вызвать большой интерес. И что скажет пресса, если я не оправдаю ожиданий?
Минут через десять один из членов клуба вышел на улицу и спросил, как я себя чувствую. Я заверил его, что сейчас приду. Все еще ощущая слабость, я встал, поднялся наверх и произнес свою речь. Ощущения были такие, как будто я снова оказался в восьмом классе и пытался справиться с заиканием. Где-то посреди выступления были моменты, когда мне казалось, что я могу упасть в обморок. Я чувствовал себя так, словно вышел из собственного тела. Прилагая огромные усилия, чтобы разобрать слова на бумаге и выговорить их вслух, я думал: неужели все эти люди, которые так хорошо меня знают, были правы? Или со мной всерьез что-то не так?
В любом случае на врачей времени не было. Я с трудом закончил речь, слез с трибуны, выпил еще немного тайленола, дал пресс-конференцию, чтобы объявить о своем руководящем комитете в Нью-Гэмпшире, и полетел в Вашингтон на голосование. Затем я снова вылетел в Нью-Гэмпшир, чтобы выступить на юридическом факультете. Таблетки притупляли боль, но в тот день она так и не прошла.
Через неделю стали известны результаты национального опроса, который показал, что Гэри Харт является ведущим претендентом на выдвижение от Демократической партии. У него было 42 процента, у меня — 1 процент. Washington Post опубликовала статью о том, что я уклоняюсь от своих обязанностей председателя судебного комитета. Еще одна короткая заметка обо мне была озаглавлена: «Джо Байден: только слова или что-то большее?» Затем я проиграл на небольшом предвыборном мероприятии в Клермонте, штат Нью-Гэмпшир. Мне вообще не следовало там быть. Я чувствовал себя чертовски плохо. Голова болела еще сильнее, чем обычно, вдобавок я подхватил грипп. В последовавшей за моей речью серии вопросов и ответов мне показалось, что один из моих сторонников сомневается в моем интеллекте. Насколько я понял, этот парень фактически говорил, что я не слишком умен. Я опять почувствовал жар в области затылка, и снова вспомнил, как был новичком в старшей школе, а ребята смеялись над моим заиканием. Среагировал я инстинктивно, и мои сотрудники, вероятно, съежились, заметив, как выпячивается мой подбородок. «Подозреваю, что у меня гораздо более высокий IQ, чем у вас», — ответил я ему. И начал рассказывать о своих дипломах и наградах, о месте в юридическом колледже. После этого мне вовсе не стало лучше. Это была спонтанная и глупая речь, и я пожалел, что высказался. Сам того не осознавая, я преувеличил свои академические заслуги. Слава богу, подумал я, уходя с мероприятия, что в зале было не так уж много народу и не многие были свидетелями этой гневной отповеди.
