Не прошло и нескольких минут после того, как я покинул собрание, а из New York Times уже звонили моим сотрудникам и просили подтвердить, что я обещал группам «возглавить борьбу» против Борка. Я этого не делал, но не хотел выглядеть так, будто я в частном порядке говорю, что против Борка, а публично все еще собираюсь подождать и посмотреть. Я достаточно много знал о Борке и считал, что он не сможет убедить меня в том, что подходит для суда. Поэтому мы не стали оспаривать эту историю. Когда на следующий день был опубликован отчет, Times снова отметила мое заявление в Philadelphia Inquirer годом ранее. Создавалось впечатление (и Белый дом с радостью его использовал), что мне угрожали группы, и я поддался давлению. Так что теперь все выглядело так, будто я выполняю их приказ. И меня за это закидали камнями. Один центристский обозреватель назвал меня «козлом отпущения либеральных групп давления». Белый дом представлял историю о том, что я преследую Борка, как циничную тактику с целью получить поддержку на президентских праймериз Демократической партии. По словам Марлина Фицуотера, пресс-секретаря президента, его босс считает «прискорбным», что я «решил политизировать слушания таким узкопартийным образом». И это сработало. На следующий день в Washington Post вышла редакционная статья: «Как может Борк получить справедливое слушание от сенатора Байдена, который уже взял на себя роль прокурора вместо присяжного в судебном комитете?» Несколько недель спустя сенатор Эл Гор из Теннесси, который также баллотировался от Демократической партии, начал использовать выдержку из этой статьи. Гор воздерживался от высказывания собственной точки зрения, а меня обвинил в том, что я последовал примеру из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла: «Сперва казнь, а потом уж приговор!»
Добро пожаловать, сказал я себе, на темный перекресток, где президентская политика встречается со спорной кандидатурой в Верховный суд. Я добрался туда первым, и у меня было не особо много доброжелателей. Республиканцы в Белом доме и вокруг него цеплялись за власть, используя в основном тактику личных нападок, обоснованных или нет. И со мной они играли именно по этой схеме. За две недели, прошедшие с тех пор, как Льюис Пауэлл ушел в отставку, я успел побывать болтуном, орудием либеральных групп, беспринципным оппортунистом и человеком, совершенно не способным противостоять гигантскому интеллекту судьи Роберта Борка или политическому мастерству рейгановского Белого дома. Как выразился автор заголовка в Washington Post: «Сенатор проигрывает». Я был почти уверен, что не проигрываю, но меня определенно переиграли политически. Белый дом провел блестящую оркестровку ранней прессы по Борку, и нам предстояло многое наверстывать.
Политика Борка на ранних демократических праймериз была довольно ясной. По мере того как демократы в Айове и Нью-Гэмпшире узнавали больше о судье, они начинали массово выступать против него. Лоуэлл Джанкинс, почетный председатель моей предвыборной кампании в Айове, и Дэвид Вильгельм, который работал в этом штате от моего имени, видели большой плюс в драматической публичной схватке с Борком. Джанкинс только что закончил долгую борьбу за позицию лидера большинства в Сенате штата Айова, так что знал свое дело. Он прилетел в Вашингтон, чтобы уговорить меня жестко выступить против Борка, причем скоро. «Гефардт, Дукакис, даже Бэббит собираются выступить против Борка на съезде NAACP. Все спрашивают, где Байден!» Я ответил, что сейчас не время. Это больше, чем политика. Я сворачивал на обочину, чтобы подготовиться к встрече с Борком. Президентские дела устроятся сами собой.
По правде говоря, я определился со стратегией разгрома Борка примерно через неделю после его выдвижения. Первое, что надо было сделать, это внести изменения в процесс слушаний, который еще недавно был сосредоточен почти исключительно на характере и квалификации претендента. Роберт Борк был юристом до мозга костей. Он занимал посты генерального солиситора Соединенных Штатов, исполняющего обязанности генерального прокурора Соединенных Штатов, был уважаемым профессором права в Йельском университете и судьей окружного апелляционного суда округа Колумбия. Способ остановить Борка, как виделось мне, содержался в вопросе о его судебной философии (или идеологии), выходившей за пределы мейнстрима, — и это было довольно рискованно. Для такого рода борьбы в Сенате не было ни одного современного прецедента. Все время, что я работал в Сенате, да и раньше, когда учился в юридическом колледже, существовало общее представление о том, что если претендент на пост в Верховном суде обладает интеллектуальными способностями, обширным опытом работы с конституционным правом и разумным судебным темпераментом, а также не совершил никаких преступлений против нравственности, Сенат обязан утвердить его кандидатуру. Идеология была третьим рельсом для назначений в Верховный суд. У президента должен быть выбор. Когда Скалия, самый консервативный судья, который был выдвинут за последние десятилетия, проходил через Сенат в 1986 году, он набрал 98 голосов за и ни одного против. Даже сенатор Тед Кеннеди, который молотил Борка, не голосовал против Скалии.
Вместе с тем, я знал, что в 60-х годах жесткая борьба за кандидатуры в Верховный суд обходила вопросы идеологии и касалась в основном характера кандидата. Эйб Фортас (финансовые нарушения), Г. Харролд Карсуэлл (компетентность) и Клемент Хейнсворт (судебная этика) были отвергнуты за личные недостатки, и хотя было ясно, что причина состояла в идеологии, говорить об этом было не принято. Претензии к личным качествам в каждом случае просто обеспечивали оппозиции прикрытие.
Я решил, что настало время открыто заняться идеологией и избегать личных нападок. Я намеревался доказать своим коллегам, что если президент хочет выдвинуть кандидатуру Борка на основе заявленной им конституционной философии, Сенат обязан исследовать смысл и потенциальные последствия этой философии. Я поручил своим сотрудникам изучить долгую историю процесса утверждения, чтобы подкрепить этот аргумент. И то, что они нашли, меня не удивило. Двадцать третьего июля 1987 года, встав со своего места на сенатском этаже, я изложил долгую и принципиальную историю учета политической идеологии при рассмотрении вопроса о судье Верховного суда. Я привел исторические прецеденты, напомнив о неудачном назначении Джорджем Вашингтоном Джона Ратледжа в 1795 году и ожесточенных боях вокруг попыток Эндрю Джексона усадить судей, которые помогли бы ему разгромить второй банк Соединенных Штатов. Когда Франклин Делано Рузвельт попытался заставить Конгресс увеличить число судей в отчаянной попытке обойти недружественный суд, Сенат заткнул ему рот. Вот что я сказал своим коллегам:
Последним кандидатом, отвергнутым исключительно по политическим или философским соображениям, был Джон Паркер, выдвиженец Герберта Гувера [в 1930 году]. И в случае судьи Паркера дебаты были сосредоточены на непосредственном результате добавления в суд консерватора не меньше, чем на мнениях самого кандидата. Научные заслуги Паркера были безупречны. Но республиканцы, обеспокоенные консервативным курсом, который суд принял под руководством [главного судьи Уильяма Говарда] Тафта, начали организовывать оппозицию. Их аргументы были основаны на трех утверждениях… Во-первых, Паркер недружелюбно относился к лейбористам; во-вторых, он был против политической активности чернокожих и против того, чтобы признать за ними право голоса; и в-третьих, его назначение было продиктовано политическими соображениями.
