Дэвид Вильгельм встретил нас у самолета и по дороге на площадку поинтересовался, есть ли у меня какие-то мысли по поводу закрытия. Я ответил, что нет ни одной. Хорошая новость, сообщил он, состоит в том, что мы получили право выступать на закрытии последними. Но все равно нужно что-то придумать. «Почему бы тебе не использовать эту идею с платформой? — предложил Дэвид, пока мы ехали в минивэне. — Она отлично работает».
Когда мы добрались до места, организаторы дебатов поместили каждого из кандидатов в отдельную кабинку, и у меня было около 20 минут, чтобы записать какие-то мысли для открытия и закрытия. Однако не успел я начать, как меня срочно вызвал Джесси Джексон. Я пошел к Джесси, который пытался мне помочь. Согласно условиям дебатов, каждый из кандидатов мог задать один вопрос другому кандидату. И преподобный Джексон позвал меня, чтобы подсказать вопрос. Я попытался остановить его, но Джесси заявил, что ему не нравится, до чего подлым становится этот парень, Дукакис. Между друзьями возникало слишком много ссор. Он старался привнести немного порядочности в происходящее. К тому времени, как я вернулся в кабинку, нас уже позвали на сцену. Так я внезапно обнаружил, что сижу перед аудиторией со сложенным втрое листом бумаги и пытаюсь написать текст для закрытия.
Дебаты прошли нормально, и когда наступил момент для моего заключительного слова, то я просто использовал идею Киннока. Время было ограниченно, поэтому я поспешил: «Выходя сюда, я подумал… почему Джо Байден первым в своей семье поступил в университет…» Я пробежал весь кусок целиком, по памяти. Семья шахтеров. Может, они были тупыми?.. Может, они были слабыми?.. Нет… Просто у них не было платформы, которая позволила бы им крепко стоять на ногах. Силу ответного чувства трудно было не заметить. Пока я говорил, воцарилась мертвая тишина, и я помню, как смотрел на женщину в первом ряду, которая, несмотря на все свои усилия, не могла сдержать слез.
Когда мы покидали сцену, один из моих сотрудников подскочил ко мне: «Ты заметил, что не упомянул Киннока?» Я не остановился, чтобы, как обычно, сделать в своей речи ссылку на источник. Большая стая репортеров забралась на сцену, чтобы поговорить с кандидатами и их доверенными лицами.
Все, что мне нужно было сделать, — это подозвать журналистов и сказать: «Эй, народ, я хочу прояснить кое-что, запишите это… Есть слова, которыми я всегда заканчиваю свои предвыборные речи, и я должен был сослаться на Киннока. Я не сказал „как говорил Киннок“, а должен был. Я всегда так делаю. Это его слова».
Жаль, что я этого не сделал.
За несколько недель до слушаний я обошел редакции Time, Washington Post, New York Times и некоторые другие. Борк побывал в большинстве из них первым, и он явно был убедителен. Мне показалось, что среди сотрудников, с которыми я встречался, было много людей, которых явно не поколебал мой аргумент об идеологии как честной игре в процессе утверждения кандидатуры. Однако я вернулся к старине Джону Ратледжу и привел доводы в пользу судебной философии как надлежащего критерия для оценки кандидата в Верховный суд. Я говорил о взглядах Борка на неотъемлемые права, прецедентное право, о том, каким сухим контрактом представляется судье Конституция. Я с удовольствием рассказывал редакторам о мнении Борка по поводу Девятой поправки. «Когда смысл того или иного положения… неизвестен, — считал Борк, — для судьи это, в сущности, не более чем водяная клякса на лежащем перед ним документе… и будет правильно проигнорировать его».
Я не был уверен, что редакционные советы поддержат меня в печати, но надеялся, что мы сможем, по крайней мере, удержать их от одобрения кандидатуры Борка до начала слушаний. Теперь я был полностью готов к интеллектуальной схватке с судьей. Эти последние недели перед слушаниями напоминали конец предсезонных тренировок перед первым футбольным матчем года. Я не знал, смогу ли победить, но был готов к схватке. Я был в форме. Я умел ловить мяч. Я знал схемы прохождения поля и спонимал, какие сценарии будут работать лучше всего.
Ко Дню труда я уже был убежден, что обладаю сценарием, который позволит нам успешно сыграть на выделенном поле. У нас были результаты опросов, которые показывали, что Борк становится уязвим, если мы подчеркиваем его личную нечувствительность к вопросам расы и пола. Но я не хотел идти по этому пути. Мы не должны были переходить на личности. Я считал, что нужно упирать на то, каким судьей будет Борк. Помню момент, когда я полностью убедился в своей правоте. Это был один из тех жарких дней в конце августа в Уилмингтоне, когда мы пытались преобразовать язык юридических терминов в слова, которые резонировали бы в душах обычных людей. Мой друг и давний сотрудник, Винс Д’Анна, помогал мне убирать из бесед с профессорами права и учеными-конституционистами чрезмерно академичные и абстрактные фразы. Однажды мы с Винсом заговорили о деле Грисвольда, которое Борк так яростно критиковал. «Можешь себе представить, что произойдет, — обратился я к Винсу, — если я приду в ресторан Жирардо и заявлю там группе супружеских пар после игры в софтбол, что лишаю их права пользоваться противозачаточными средствами?»
«Да они с ума сойдут».
«Мы должны оттолкнуться от права на частную жизнь», — сказал я. Нам даже не придется упоминать об абортах. Ключом был Грисвольд. Я предложил профессору Курланду провести небольшой эксперимент в местном торговом центре: «Смотрите, что мы сделаем. Мы придем туда, и я задам вопрос первым трем или четырем людям, которые попадутся нам на пути: „Как вы думаете, имеют ли право мужчина и женщина в уединении своей спальни принимать решение о том, зачинать ли им ребенка, использовать ли противозачаточные средства или каким видом секса заниматься? Что скажете?“»
Это явно был не тот эксперимент, в котором профессор Курланд хотел бы участвовать. Расспрашивать людей о сексе в торговом центре жарким летним днем — для консервативного ученого это было похоже на шутку из плохого телешоу. Но мы все же сделали это. Думаю, Курланд был рад, что нам не пришлось никого искать. Люди, знавшие меня, подходили и говорили: «Привет, Джо», — а я спрашивал их, считают ли они, что супружеские пары имеют право использовать контрацепцию. Они смотрели на меня как на сумасшедшего: «Конечно!» И когда я интересовался, почему, никто из них не упомянул право на частную жизнь. Все они говорили: «Конституция».
Глава 11
Ты должен выиграть это дело
Через неделю после Дня труда осень начала брать верх над жарким летом. Нация возвращалась к делам и обращалась к слушаниям по утверждению кандидатуры Роберта Борка. Для меня это было похоже на то прежнее ощущение распахнутых дверей: все складывалось удачно. Я лидировал в фандрайзинге. По словам Теда Кауфмана, мы собирали больше денег за пределами нашего родного штата, чем остальные шесть кандидатов, вместе взятых. В опросах на тему шансов Байдена в гонке за президентский пост цифры тоже обновились. Средний класс в Айове уже болел за меня. Если я справлюсь с Борком, уверяли Кадделл и Марттила, я смогу легко победить в первых двух штатах. Даже Джилл говорила, что мы выиграем Айову… и Нью-Гэмпшир тоже. Совершив несколько коротких туров в рамках кампании, я начал видеть то, что видела она. На мероприятие в одном частном доме в Нью-Гэмпшире в конце августа собралась такая толпа, что пришлось занять и двор тоже. Чтобы произнести свою предвыборную речь, мне пришлось выйти на веранду. В середине выступления небо начало затягиваться тучами, и я предложил закруглиться, но люди не согласились. И никто не ушел. Люди стояли под моросящим дождем и с восхищением слушали мой рассказ о рекламном ролике Нила Киннока и о платформе, которую Демократическая партия может предоставить американскому народу. Шел дождь, но никто не уходил. Для меня это было новое впечатление. Эти люди были вовлечены.
