«Да, — сказал судья Борк. — Это так».
«Но вы утверждаете, насколько я понимаю, что никакого права не существует».
«Нет, сенатор, — возразил Борк. Он хотел выразиться яснее. — Я утверждаю, что способ, которым судья Дуглас изобрел это бесструктурное, неопределенное право на частную жизнь, сам этот способ не доказывает его существования».
«Вы уже много лет являетесь профессором, — продолжал я. — Вы один из самых начитанных и образованных профессионалов, когда-либо представавших перед нашим комитетом. За всю вашу „короткую“ жизнь приходил ли вам в голову какой-либо другой способ защитить супружескую пару, согласно Конституции, от действий правительства, указывающего им, что они могут или не могут делать с контролем рождаемости в собственной спальне? Есть ли хоть где-нибудь в Конституции хоть какое-нибудь конституционное право?»
«Никогда не занимался такими упражнениями», — ответил Борк.
Девяносто девять из ста профессоров права и ученых-конституционалистов будут в восторге от этого коллоквиума, подумал я. А девяносто девять из ста среднестатистических граждан наверняка возмутятся: «Борк не может придумать веской причины, чтобы помешать правительству вторгнуться в мою спальню?» Мне хотелось закрепить результат.
«Имеет ли законодательный орган штата или любой другой законодательный орган право принимать закон, предписывающий супружеской паре или кому-либо еще за дверью… — давайте на минуту остановимся на супружеской паре — …за дверью их спальни, предписывающий им использовать или не использовать средства контроля над рождаемостью? Есть ли у большинства право запретить паре использовать средства контроля над рождаемостью?»
«В законе всегда есть стандартная доля рациональности, сенатор, и я не знаю, какое обоснование предложит штат или какой иск предъявит супружеская пара. Я никогда не принимал решения в подобном деле. Если подобное дело когда-нибудь попадется мне, придется решать».
Когда мы снова собрались на следующее утро, я уже понимал, что Борк в беде. Я даже получил хороший отзыв в New York Times от мега-«монстра» Рэймонда «Джонни» Эппла: «Для непрофессиональной аудитории, которая включает в себя многих сенаторов и большинство телезрителей, размашистые воззвания мистера Байдена о правах человека, предшествовавших Конституции, было гораздо легче понять, чем дотошное копание судьи Борка в предполагаемых юридических производных таких прав».
У сенаторов Спектера, Хефлина и Декончини были каверзные вопросы к Борку о Девятой поправке, правах женщин и правах меньшинств. Хефлин немного отошел от темы слушаний, коснувшись сомнительных сообщений о том, что Борк является или являлся раньше агностиком. Он задал вопрос о его внешности: «Не хотите ли вы дать нам объяснение относительно бороды?» Хефлин, бывший председатель Верховного суда штата Алабама, хорошо разбирался в конституционном праве, но говорил достаточно просто и сосредоточился на вопросах, которые имели значение для его избирателей в Алабаме, — а именно о праве на частную жизнь.
Прямо посреди процедуры ответов на вопросы в то утро двое моих сотрудников вытащили меня со слушания. Всплыла история, которая приключилась со мной в юридическом колледже при Сиракузском университете. Исполняющий обязанности декана в Сиракузах, который по случайному совпадению был партнером кливлендской фирмы, где когда-то работал Борк, рассказал на званом обеде, что в моих документах в школе права была сделана специальная отметка. Репортеры все это разнюхали и звонили в офис кампании, требуя комментариев. Теперь, вдобавок ко всему, мне приходилось отвечать за свою провальную работу по юридическим методам, которую я делал 22 года назад.
Еще до своего выдвижения я запросил копии своих архивных документов из Арчмера, Делавэрского университета и юридического колледжа при Сиракузском университете, но так и не удосужился взглянуть на них и даже не был уверен, где именно в доме они хранятся. Инстинкт подсказывал мне, что вечером я должен вернуться домой, найти документы и передать их прессе. Я совершил академическую ошибку — и ничего из того, что могло бы скомпрометировать меня как честного и порядочного человека. Все это должно быть в документах. Казалось, ответить на этот вопрос будет довольно легко.
Если не считать того, что я уже начинал понимать: все будет не так просто. В разгар президентской кампании, в разгар дискуссионной борьбы с Белым домом здравый смысл переставал служить стандартным руководством в работе. Некоторые представители политической прессы уже поздравляли себя со спасением нации от Гэри Харта. Может быть, я следующая жертва их гражданского долга? Однако хорошая новость заключалась в том, что Морин Дауд не звонила мне по поводу документов из колледжа. Сиракузскую историю расследовал для Times Э-Джей Дионн. Это был серьезный и трудолюбивый репортер. Я знал, что он постарается быть справедливым. Если он посмотрит бумаги, то поймет. Э-Джей был одним из немногих журналистов, с которыми я вел долгие беседы один на один в последние шесть месяцев предвыборной кампании. Он знал меня. И тут я вспомнил, как в одном из таких разговоров Э-Джей спросил меня: «Вам ведь всегда все давалось легко, верно?» Тогда я просто подумал: «С чего, черт возьми, он это взял?»
Чем больше я размышлял, тем больше беспокойства вызывала во мне эта невинная ремарка. Э-Джей Дионн, парень без особых привилегий, работал как проклятый, чтобы получить стипендию Родса. Он был из тех парней, которые знают, что не могут позволить себе прогуливать и увиливать от домашних заданий. Он был из тех парней, которые относились к школе серьезнее, чем я. И вот он видит, как я веду кампанию: делаю то, что, по моему мнению, должны делать лидеры, заставляя вещи казаться проще. Выхожу из самолета и произношу речь, которая, кажется, нравится людям, и люди пожимают мне руку и говорят, что я великолепен, и Э-Джей видит, что политическая удача действительно приходит ко мне очень легко. Так что же такие парни, как Э-Джей, думают о таких парнях, как я? Они думают, что мы жульничаем. Я начал подозревать, что Э-Джей считает, что в школе права я сжульничал.
Вернувшись в тот же день на слушание, я попросил небольшой перерыв, чтобы провести личную встречу с коллегами по судебному комитету. Мы позаимствовали комнату для переговоров у одного сенатора, кабинет которого находился рядом с залом заседаний Рассела, и я председательствовал на совещании. Все знают, сказал я им, что меня хорошенько прожаривают в прессе, но будет намного хуже. Я не хочу, чтобы мои неприятности повредили процессу рассмотрения кандидатуры в Верховный суд. Поэтому я предложил собравшимся освободить меня от должности председателя.
Повисла тишина, и на мгновение в этой тишине я растерялся. Впервые я задумался, не утратил ли доверия коллег по комитету. Первым заговорил высокопоставленный республиканец. «Абсолютно не согласен, — сказал сенатор Стром Термонд. — Ты мой председатель».
«Это просто смешно, — подхватил Тед Кеннеди. — Тебе не нужно уходить».
«Послушайте, — возразил я. — По крайней мере дайте мне объяснить…»
«Не нужно ничего объяснять, — перебил меня Алан Симпсон. — Мы тебя знаем».
