В начале той первой недели я ехал на поезде в Уилмингтон и встретил там своего друга-кондуктора, который сообщил, что он в восторге от слушаний. «Я и не знал, что есть такие люди, которые не считают, что ты имеешь право… ну, ты понимаешь». Вот тогда-то я и понял, что мы пробили вечную мерзлоту. Обычные люди знали, что поставлено на карту, и не многие хотели, чтобы судья Борк вошел в состав Верховного суда. Я решил, что у нас есть хороший шанс победить рейгановский Белый дом достойным путем — победить заслуженно.
К вечеру воскресенья Newsweek уже подхватил новую историю. Говард Файнман увидел запись того мероприятия в Клермонте, штат Нью-Гэмпшир, когда у меня раскалывалась голова. И там все выглядело не очень хорошо. Что я могу сказать по этому поводу? — спрашивала пресса. Возле моего дома разбили лагерь репортеры. Над головой время от времени зависали вертолеты. Станция превратилась в Аламо
[72].
Бо только что поступил в Пенсильванский университет, и всего через несколько недель после начала первого семестра ему уже приходилось смотреть новости, в которых во всеуслышанье сообщалось о том, что честность его отца под вопросом. Какой-то журналист подкараулил дочь Вэл и поинтересовался, «лгал ли ей когда-нибудь дядя».
И виноват в этом был я. Когда я перестал пытаться всем все объяснять и хорошенько все обдумал, вина целиком легла на меня. Может быть, репортеры, сопровождавшие меня в поездках, и видели, как я снова и снова ссылался на Киннока, но именно Джо Байден забыл упомянуть Киннока во время дебатов. Я был молод, пропустил занятие и провалил работу по юридическим методам. Это я сам решил, что она достаточно хороша и вполне сойдет для юридического колледжа. Я потерял самообладание в Нью-Гэмпшире. То, что я там нес о своих академических достижениях, было результатом дефекта памяти или недостатка знаний. Я не вспомнил, на каком месте остановился тогда в классе школы права. Мне было все равно. Но как же глупо было предлагать померяться IQ! Все это была моя вина, и я не хотел усугублять положение. Это было по-настоящему темное предзнаменование, о котором упоминал Эппл в своей аналитической статье несколько дней назад: неприятности Байдена могут привести Борка к должности. «Опасность заключается в том, что мистер Байден будет выглядеть как неподходящий эксперт по оценке пригодности мистера Борка». Он даже процитировал какого-то «азиатского дипломата», назвавшего меня парнем, который «жульничал в школе», а затем мимоходом прошелся еще и по академической успеваемости Теда Кеннеди. Если я позволю истории затянуться, то это поставит под угрозу мою способность остановить Борка, это будет ошибкой, с которой мне будет трудно жить.
Во вторник вечером, ровно через неделю после начала слушаний, я собрал семью, чтобы обсудить варианты. Мы собрались в гостиной Станции — Джилл и мальчики, Вэл, Джек, Джимми, Фрэнк и мои родители. Мне было трудно усидеть на месте, поэтому я постоянно расхаживал по комнате. Семья расположилась на большом диване, в течение вечера подходили люди из моей политической команды и ближайшие сотрудники, держась в сторонке, чтобы в нужный момент дать совет. Пэт Кадделл позвонила из Калифорнии и сказала, что мы еще можем спасти президентскую кампанию. Нам надо срочно отправиться в Айову и Нью-Гэмпшир, твердила Пэт всем, кто подходил к трубке. Мы должны продемонстрировать всем этим взбесившимся журналистам, что у нас все еще есть поддержка. «Мы это переживем», — повторяла Пэт.
Мой коллега Арлен Спектер, республиканец, тоже пытался достучаться до меня. Я знал, что он хочет, чтобы я остался в игре. «Это не то, что ты думаешь, — говорил он. — Сейчас все кажется ужасным, но никто не считает тебя нечестным. Никто. У них ничего не выйдет. Они не смогут это раздуть».
Марк Гитенштейн, мой главный юрисконсульт, не хотел, чтобы я все бросал, но беспокоился, что мне придется провести слишком много времени в Айове, вдали от слушаний. «Если мы победим Борка, это получится несмотря на наши недостатки, — сказал он. — Если же мы сейчас проиграем, то получится, что из-за наших недостатков».
Тед Кауфман, который был для меня почти как родной, пытался меня оберегать. «Есть только один способ остановить акул — вылезти из воды», — сказал Тед. Но он знал, как тяжело мне быть вынужденным уйти. Мы оба понимали, что это будет похоже на признание того, что стая обнаружила во мне какой-то глубинный недостаток характера. «Мы сможем наверстать упущенное после боя с Борком, — сказал Тед. — Вернемся к этому позже».
Ларри Раски сидел на кухне, то и дело отвечая на звонки Э-Джея Дионна, который хотел получить эксклюзивное интервью для «большой истории». Неужели Байден сходит с дистанции?
Я разрывался, но по большому счету все зависело от семьи. Гуру и друзья могут говорить что угодно, но это должно быть семейное решение. Бо и Хантер очень разозлились в тот вечер и все повторяли, что это какая-то дешевая атака и мы не должны этого допускать. «Все, что они говорят, папа, — в этом нет ни капли правды». Так сказал Бо на людях, но когда мои сыновья остались со мной наедине, я увидел, что они не просто злятся, они беспокоятся за меня — за нас. В какой-то момент того долгого вечера я вышел из гостиной и обнаружил, что Бо и Хант стоят вместе в маленьком коридорчике, ведущем в библиотеку. Я попытался их подбодрить: «Не беспокойтесь об этом, ребята».
«Но, папа, если ты все бросишь, ты уже никогда не будешь прежним», — возразил Бо.
«Единственное, что важно, — это твоя честь, — сказал Хант. — Этому ты всегда нас учил. Твоя честь».
Они говорили не о моих президентских перспективах или месте в Сенате. Они говорили о чем-то гораздо более глубоком. Если я выбываю из гонки, то признаю, что Джонни Эппл был прав. Мои сыновья боялись, что я могу уйти из общественной жизни, свернуть палатки и назвать это карьерой.
«Ты изменишься, папа, — сказал Бо. — Ты уже никогда не будешь прежним».
Я вернулся в гостиную и опросил всех на предмет их окончательного решения, но заметил, что мама так пока и не высказалась. «Что ты думаешь, мам?»
«Я думаю, что пришло время уходить».
На всякий случай я попросил Марка и Боба Каннингхэмов подготовить заявление о прекращении моего участия в предвыборной гонке. Потом мы с Джилл поднялись наверх вдвоем. Оставшись одни, мы обсуждали один простой вопрос. Можем ли мы спасти мою президентскую кампанию и остановить Борка? И что важнее?
На следующее утро школьный автобус моей дочери подъехал примерно в то же время, когда мы садились в машины, чтобы отправиться в Вашингтон. Мы с Джилл и Тедом ехали в головной машине вместе с Крисом Шредером. Нам надо было обсудить дело Борка. Остальные сотрудники рассаживались по другим машинам. Десятки репортеров, фотографов и телевизионщиков стояли лагерем у нашей входной двери. Сверху гудел новостной вертолет. У меня болела голова.
Позже Марк Гитенштейн рассказывал мне, что видел, как шестилетняя Эшли выходила из дома, чтобы успеть на школьный автобус. Она смотрела прямо перед собой, словно отказываясь замечать всю эту суматоху. Ее лицо выражало чистую решимость, как будто ничто не могло ее побеспокоить. Она выглядела как уменьшенная копия своей матери.
