Через несколько часов меня вывезли на носилках через парадную дверь и отправили в местную больницу, где врачи обнаружили тромб, застрявший у меня в легком. Они не были вполне уверены, где он сформировался, но это не редкость, снова заверили меня медики, — учитывая, что я провел так много времени в постели. Врачи беспокоились, что у меня могут быть и другие тромбы (особенно в ногах), которые могут оторваться и нанести серьезный вред.
Меня отвезли обратно в центр Уолтера Рида, где я провел 10 дней под присмотром хирургов и специалистов по свертываемости крови. Хирурги снова подключили меня к какому-то оборудованию. Они ввели небольшой фильтр через яремную вену в середину грудной клетки и прикрепили его к стенкам артерии. Попав в артерию, титановый фильтр раскрылся наподобие воланчика для бадминтона. Он должен был ловить все блуждающие сгустки из моих ног прежде, чем они доберутся до легких или сердца.
Врачей также беспокоила возможность тромбообразования в одной из вен над сердцем. Гематологи и нейрохирурги опасались, что еще один большой сгусток может вырваться на свободу, попасть в легкие и вызвать массивную легочную эмболию, мгновенно убив меня. Они предложили дополнительную терапию антикоагулянтным препаратом, чтобы очистить мои артерии и разрушить самые большие тромбы. Лекарство, сказали они, может более или менее гарантировать, что достаточное количество сгустков распадется, и даже если один из них вырвется, я выживу. Если они не введут препарат и большой тромб начнет гулять по моим сосудам, я, скорее всего, умру.
Я пролежал в больнице еще полторы недели, и каждый день мне казалось, что ко мне заглядывает новый гематолог или хирург. Даже президент Рейган послал своего доктора осмотреть меня. Один из медиков, помнится, похлопал меня по руке. «Вы счастливчик», — сказал он. В чем именно я «счастливчик», я так и не понял. Это напомнило мне слова Э-Джея: «Вам ведь всегда все давалось легко, верно?»
Может, я бы и чувствовал себя хоть немного счастливее, если бы не обследования. Хуже всего было проходить ангиографию, когда мне втыкали катетер в нежную часть паха. Кажется, я прошел восемь или девять таких процедур, и каждая была страшнее предыдущей. Между тем я получил блестящее образование в области эмболий и аневризм. В Соединенных Штатах от эмболий умирают более 60 тысяч человек в год. Мой главный гематолог учился в медицинском колледже в Северной Каролине, которая была эпицентром эмболий и инсультов. Аллея инсульта — кажется, так он ее называл. Он объяснил мне, что пожилые канадцы с северо-востока, которые любят ездить во Флориду и обратно, часто попадают в неприятности именно в Северной Каролине. Десять-двенадцать часов за рулем без остановок на разминку делают свое дело.
Пока я выздоравливал, медики начали изучать историю моей семьи, и оказалось, что одного из моих дедушек убил сгусток крови, а одна из моих бабушек умерла таким образом, что это сильно напоминало аневризму. Чуть больше 10 процентов американцев имеют аневризму такого рода, как у меня, но патология, как правило, остается незамеченной. После того как мое полное восстановление было обеспечено, мне рассказали мрачную шутку, ходившую в то время по нейрохирургическом крылу: Как вы узнаете, что у человека аневризма? На столе для вскрытия. Когда я спросил, почему они не выявляют аневризмы, врачи объяснили, что единственным способом проверки является ангиография (это было в 1988 году), а в результате теста умрет больше людей, чем от разрыва аневризмы. Девяносто процентов тех, у кого она есть, умирают от чего-то другого. Но даже имея на руках всю информацию, я все еще не был уверен, такой ли уж я счастливчик.
Когда меня наконец выписали, журналисты снова ждали меня на парковке. Я же был благодарен всему миру просто за то, что выбрался из больницы. «Я попросил вас всех собраться сегодня, — обратился я к ним, — потому что решил объявить, что снова участвую в президентской гонке». По крайней мере, они посмеялись.
Терпение никогда не было моим коньком, но во время повторного пребывания в больнице я начал задумываться о том, как хорошо быть менее торопливым. Если бы я воспринимал все проще и делал то, что советовали врачи, я мог бы избежать второй госпитализации. Президентство, например, может подождать. Будет и другой раз, если я действительно этого захочу. Восстановление моей репутации будет долгим процессом. Время покажет.
Когда я вернулся домой, Джилл и мои сотрудники приняли решение держать меня в полной изоляции. Не будет ни работы, ни телефонных звонков, ничего. Президент Рейган звонил дважды. Джилл была благодарна президенту, но не делала исключений из своего правила: она не позволила мне ответить на звонки. Она не терпела никаких возражений. Земля продолжает вращаться без моей помощи, заверила меня Джилл.
И земля действительно вращалась. Джесси Джексон выиграл президентские праймериз в моем родном штате Делавэр и превратил борьбу в настоящую гонку, но Майкл Дукакис продержался дольше и победил в номинации от Демократической партии. Когда сенатор Эл Гор выбыл из гонки, он щедро раздавал похвалы в адрес других кандидатов. «Джо Байден научил меня, как важно сохранять самообладание под давлением, — заявил он в своей заключительной речи. — Я видел, как честно и справедливо он проводил слушания по делу Борка, в то время как его собственная кампания разваливалась на части. Джо Байден поставил интересы страны выше своих собственных политических интересов и с уважением относился к нам всем как к демократам и как к американцам».
Той весной команда Дукакиса шумела о возвращении Джона Сассо, менеджера кампании, которого губернатор Массачусетса уволил за создание и рассылку «видеоатаки», с которой началась гибель моей кампании. Очевидно, люди Дукакиса звонили моим друзьям, чтобы выяснить, как я к этому отношусь, но тогда мне никто об этом не сказал.
А судья Роберт Борк вышел в отставку, покинув федеральный апелляционный суд, и теперь выступал с речами о том, как плохо с ним обошелся судебный комитет. Одна из проблем, рассказывал Борк своим слушателям, заключалась в том, что сенаторы в коллегии были недостаточно умны, чтобы понять всю сложность его судебной философии. Его взгляды в том, что касалось права на частную жизнь, например, были неверно истолкованы. «И с этим ничего нельзя поделать, — заключал он, саркастически добавляя, — даже с таким мощным интеллектом, как у Джо Байдена».
Хорошей новостью для Борка было то, что он смог заработать на своем поражении в борьбе за место в Верховном суде. Солидный аванс за книгу, пятизначный гонорар за выступления и небольшая работа в области права — как отмечала Los Angeles Times, «вероятно, в этом году Борк получит денег не меньше, чем за 10 лет работы в суде».
Но я ничего этого не знал. Джилл держала меня в гордом одиночестве, чтобы я набрался сил для следующей операции. Я вставал и двигался, совершал ежедневные прогулки, но в основном спал. У меня даже не получалось сконцентрироваться, чтобы почитать. У меня было много времени на размышление — много времени, чтобы подумать о следующей операции. Вопрос о первой операции решился так быстро, что я не успел ничего сообразить. Но теперь у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Шансы на выживание, насколько я помню, были примерно девять к десяти. Но проблема морбидности все еще оставалась актуальной: существовала возможность паралича, потери речи, кратковременной потери памяти. И даже если операция пройдет на 100 процентов успешно, меня ждет еще один долгий период восстановления. По правде говоря, как заметила Джилл, по мере приближения даты второй операции я нервничал все больше и больше.
