Из Загреба мы совершили двухчасовой перелет на вертолете в сопровождении Сил Организации Объединенных Наций по охране (СООНО) в боснийский город Тузла, где располагался лагерь беженцев. Пролетая над территорией Боснии в сторону Тузлы, я вновь был потрясен красотой пейзажа, но в то же время чувствовал, что внизу происходит что-то зловещее. Сколько мусульман и хорватов прятались в лесах, опасаясь нападения «Белых орлов»?
Тузла была пристанищем для беженцев из города Сребреница. Тяжелая артиллерия сербов месяцами непрерывно обстреливала Сараево и Сребреницу. А сербы регулярно нападали и грабили грузовики ООН с продовольствием и медикаментами. Официальные лица в Тузле сказали, что приняли около шестидесяти тысяч беженцев. Они считали, что когда станет теплее и сербские атаки возобновятся, сюда прибудет еще больше людей. Если Сребреница сдастся, в Тузлу прибудет еще пятьдесят тысяч беженцев. Пока мы были в Тузле, мы действительно видели эти гигантские грузовики, набитые беженцами, с надписью «ООН» на бортах. Позже в тот же день мы попали в школу, которая была отдана под лагерь для беженцев, и познакомились с семьей, которая только что прибыла сюда, спасаясь от преследования солдат.
Они хотели рассказать нам свою историю через переводчика, но отец семейства был настолько взволнован, что постоянно заикался. Наконец переводчик смог его успокоить, и он рассказал свою историю: «Мы прошли весь путь до Тузлы через горы. А моя мать, которой было семьдесят восемь лет, не смогла. Она сказала: „Оставьте меня. Я не могу идти дальше“. Когда я оглянулся последний раз, она сидела на камне и замерзала. Но если бы мы остановились, нас бы всех убили: и меня, и мою жену, и моих детей».
Сотрудники гуманитарных организаций делали все возможное, чтобы справиться с этим потоком сломленных людей, но наши конвои СООНО отзывались о происходящем довольно цинично, заявляя, что такие истории не редкость, и хорваты, и сербы, и мусульмане пострадали в этой катастрофе. Кто мог им помочь?
В нашем расписании встреча с Милошевичем в Белграде была запланирована на следующий вечер, и мне не терпелось высказать ему свое мнение о происходящем. Когда мы приехали, нам пришлось провести какое-то время в местной гостинице, поэтому, чтобы убить время, я включил телевизор и посмотрел новости, контролируемые государством. Комментаторы Милошевича откровенно заявляли, что боснийские мусульмане убивали сербов, убивали сербских младенцев, подвешивая их на крюки, как цыплят. Все это было частью масштабной кампании по связям с общественностью в Белграде, это подтверждалось отчетом Государственного департамента, который мы читали. Молодые интернированные мусульмане под принуждением вооруженных до зубов сербских тележурналистов признавались на камеру в убийствах сербских младенцев. В случае отказа выступать перед камерой им угрожали убийством близких.
До моей первой встречи в Белграде я по-настоящему не понимал, насколько отвратителен был Милошевич и каких успехов добился. Наше посольство организовало нам встречу с группой диссидентов. Это были представители интеллигенции, поэты и писатели, возглавляемые Вуком Драшковичем, главой Сербской партии обновления. Они ненавидели Милошевича, но по-прежнему оставались сербскими националистами и так же пересказывали истории о боснийских мусульманах, подвешивающих мертвых сербских младенцев на крюки. Они смотрели государственное телевидение и безоговорочно верили ему. Эти люди никогда не порицали Милошевича за то, что он убивал мусульман, но не могли простить ему того, что он отрицал свободу слова, права́ собственного народа. Я ожидал, что диссиденты скажут: «Эй, смотрите, этот парень ведет войну с невинными людьми. Геноцид продолжается». Но либо они не знали, что происходило, либо им было все равно. Они считали, что в Белграде пострадавшей стороной были только сербы. Они объясняли это следующим образом: «Мы — благородные люди, сербы, мы так много сделали для Европы, а мир нас всегда недооценивал и предавал. Мы всегда были проигравшими. Почему мы, самая образованная, самая многочисленная нация, остановившая марш ислама по Европе и спасшая империю Габсбургов, не получили должного почета и уважения?» Милошевич прекрасно знал эту особенность сербского менталитета, а также привычку чувствовать себя жертвой, и мастерски сыграл на этом, что и позволило ему прийти к власти. Однажды я слышал высказывание Билла Клинтона о человеческой слабости: «Мы всегда ненавидим кого-то Другого, не похожего на нас, хотя чаще всего эта ненависть иррациональна». Именно этим и воспользовался Милошевич. Трагедии двадцатого века, связанные с геноцидом, начались тогда, когда умные люди использовали предрассудки, чтобы прийти к власти.
Милошевич произвел на меня впечатление необычайно педантичного человека. Он понимал, что угроза Советов больше не могла быть силой, удерживающей Югославию от распада, и пришел к выводу, что сможет привести сербов к власти с помощью призывов к ксенофобскому национализму. Время нашей встречи приближалось, и мне казалось, что у меня имелась вся необходимая информация о Слободане Милошевиче. Однако, как выяснилось, у меня не было и половины.
Около восьми вечера мы подъехали к президентскому дворцу Милошевича. Это был трехэтажный особняк в моем любимом стиле с пожелтевшей лепниной и белыми дорическими колоннами. В темноте можно было разглядеть человек шесть-восемь охранников в длинных кожаных куртках, большинство из них курили, стоя на страже перед входом. Эти крепкие ребята были похожи на бандитов, вместе с тем охрана была не такой уж строгой. Милошевич явно не чувствовал никакой угрозы со стороны, поэтому охранники просто кивнули нам, когда мы поднимались по лестнице ко входу в здание. Зайдя внутрь, я осмотрелся, чтобы удостовериться в отсутствии камер. Большой парадный зал, освещенный тусклым светом, был пуст. Было так тихо, что мы могли слышать мягкий звук собственных шагов. Мы прошли по красной ковровой дорожке к гигантской мраморной лестнице, через площадку, а затем снова вверх по мраморным ступеням. Милошевич ждал нас в своем офисе наверху. Он был примерно моего возраста, консервативен в одежде, круглолицый и рыхлый, похожий одновременно на пухлого херувима и самодовольного банкира, сделавшего успешную карьеру. Его темный шелковый костюм оттенял белые волосы, которые открывали его огромный лоб. Он подошел ко мне с протянутой рукой, казалось, он очень рад нас видеть. Когда я отказался пожать его руку, он спокойно невозмутимо кивнул.
«Садитесь, сенатор. Давайте поговорим», — начал Милошевич. Он посадил нас за стол переговоров и продолжил: «Вы знаете, сенатор, вы нас всех неправильно поняли». Его английский был хорош; он раньше работал в банках в Западной Европе. Иглбергер был давно знаком с ним и считал, когда Милошевич впервые пришел к власти, что с ним можно иметь дело. «Дело не в сербах, не они виновны в ситуации. Речь идет о преследовании сербов мусульманами и хорватами». Он снял со стены карту бывшей Югославии и разложил ее на столе. Он хотел показать мне, где сербы подверглись атаке. Я сказал Милошевичу, что весь мир понимает, кто является агрессором, и что именно он должен остановить кровопролитие. Он должен прекратить снабжать сербские войска оружием, топливом и продовольствием. Он и Караджич, лидер боснийских сербов, должны подписать мировое соглашение Вэнса-Оуэна.
