«Господин секретарь, я очень вас уважаю, — сказал я. — Вы намного лучше меня разбираетесь во внешней политике, но я тоже неплохо разбираюсь в этом вопросе. Американский народ поддержит нас, если узнает, что происходит. Наша задача — рассказать об этом».
Госсекретарь считал, что даже если я и прав, это не решает ровным счетом ничего, так как президент не может действовать без поддержки ООН и Европы. Он не хотел, чтобы я вмешивался. Я ответил ему, что, несмотря на его мнение, я все равно пойду к президенту и расскажу ему все. Он пытался отговорить меня. Когда я получил шанс поговорить с президентом Клинтоном, Кристофер сделал все возможное, чтобы присутствовать при этом разговоре.
Белый дом — всего через сотню дней после того, как Билл Клинтон был избран на первый срок, — в апреле 1993 года, казалось, находился на осадном положении. Президент был избран всего 43 процентами голосов. Его медовый месяц на посту президента подошел к концу. В три раза больше американцев в вопросах международных отношений доверяли Колину Пауэллу. Люди уже нашли, в чем упрекнуть жену президента
[83]. На тот момент Клинтон еще не мог уяснить для себя, что значит быть президентом. Президенту практически невозможно составить расписание, которому он мог бы следовать изо дня в день. Он должен ежедневно реагировать на что-то новое и принимать мгновенные решения. Однако Клинтон был самым талантливым политиком, которого я когда-либо видел, он быстро учился и вскоре стал одним из самых компетентных специалистов. Он со всей серьезностью относился к своей работе, и я считал, что он обладал врожденным чутьем. Я верил, что если я подойду к нему и расскажу все, что знаю, он поддержит меня. Так и произошло, я оказался прав.
Президент и Кристофер сразу же сказали, что Пауэлл заявляет о том, что на Балканах потребуются сотни тысяч американских солдат. «Господин президент, господин секретарь, — сказал я, — это вопрос чести. Я не хочу сказать, что Пауэлл не прав, но передаю вам мнение адмирала Бурды, которое разделяют и другие командиры. Сделайте мне одно одолжение, если вы мне не верите. Бурда не может напрямую обратиться к вам, над ним имеется его собственное начальство, но если, господин президент, вы снимете трубку и позвоните адмиралу Бурде, он расскажет вам, что мы можем сделать… Господин президент, то, что происходит, — бесчеловечно. Люди умирают десятками тысяч. Братские могилы, лагеря, в которых насилуют и убивают, — все это существует. Сребреница вот-вот падет. Сараево вот-вот падет».
Клинтон не имел возможности наносить авиаудары, не посоветовавшись с европейскими лидерами, поэтому пообещал, что попросит госсекретаря Кристофера обратиться к ним, чтобы заручиться поддержкой британцев и французов. Я уверен, что тогда президент Клинтон еще не был настолько уверен в себе, чтобы действовать без поддержки наших европейских союзников.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, каким человеком был Билл Клинтон, но я хорошо помню разговор, который у нас состоялся в разгар балканского кризиса. Мы шли из Овального кабинета в пресс-центр, где он собирался сделать заявление. Когда мы приблизились к пресс-центру, Клинтон остановился, повернулся, положил обе руки мне на грудь и сказал: «Джо, в каком году была битва на Косовом поле?» Я в шутку сказал: «Какая, черт возьми, разница, господин президент?» «Для меня это очень важно», — сказал он, и я понял, что он не шутит. «В каком году была битва на Косовом поле?»
Я был знаком с семью президентами и понял одну вещь: президент обычно получает около 70 процентов информации, необходимой ему для принятия решения. В остальных 30 процентах он должен опираться на собственный опыт и мудрость, что требует необычайной уверенности в себе. Я думаю, Клинтон всегда верил в собственное умение решать проблемы, собственно, именно это и помогло ему попасть в Овальный кабинет. Однако в начале президентской карьеры его волновало, что он чего-то не знает, у него не было большого опыта во внешней политике, поэтому он меньше доверял своим инстинктам. Именно поэтому он всегда просил много информации, иногда даже чрезмерно.
— Господин президент, вы знаете, в чем ваша проблема?
У Клинтона был вспыльчивый характер, особенно когда он чувствовал себя неуверенно, поэтому он прорычал сквозь зубы:
— Нет, и в чем же моя проблема?
— Вы страдаете от синдрома самозванца.
— Что, черт возьми, вы имеете в виду под синдромом самозванца?
— Господин президент, вы так привыкли к фактам, что не доверяете своим инстинктам. Доверьтесь своему чутью, господин президент.
Он уставился на меня:
— В каком… году… была… битва… на Косовом поле?
— В 1389-м, господин президент.
Разговоры об авиаударах с целью остановить сербскую агрессию и об отмене эмбарго на поставки оружия мусульманам в Боснии встретили в Вашингтоне сильное сопротивление. И громче всех выступал Джон Маккейн, бывший летчик ВМС, попавший в плен во время вьетнамского конфликта. Сенатор Маккейн все время повторял, что ни один военный эксперт, из тех, с кем он беседовал, не гарантировал, что ударов с воздуха будет достаточно для разрешения конфликта, поэтому понадобится вводить сухопутные войска.
«Я не буду подвергать риску жизни молодых американцев, мужчин и женщин, без плана, который мог бы гарантированно привести к успеху, благотворно повлиять на ситуацию. А у нас его нет», — сказал он.
Это была последняя неделя апреля. На следующий день он припомнил самую страшную неудачу внешней политики Америки: «Я считаю, что все это мы уже проходили во Вьетнаме. Те же самые аргументы мы использовали, чтобы начать бомбардировку Северного Вьетнама. Вот так мы попали в сказку про бычка, смоляного бочка, к которому прилипли, и не могли потом отмыться много лет. Чтобы прийти в себя, нам понадобилось двадцать лет».
Внешнеполитическая команда Клинтона была готова к рассмотрению идеи о нанесении авиаударов, но вместе с тем они не хотели выкручивать руки европейцам, чтобы заручиться их поддержкой. Однако поездка госсекретаря Кристофера в Европу обернулась провалом. Я увидел Кристофера, когда он выступал перед комитетом по международным отношениям, только что вернувшись из поездки, где наш план был зарублен на корню. Европейские лидеры предпочли более легкий путь: по сути, они не могли предложить ничего, кроме разговоров. Клинтон получил сообщение от британского премьер-министра Джона Мейджора: «Снимать эмбарго слишком опасно». Европейцы не хотели рисковать безопасностью своих военнослужащих. ООН гарантировала сделать такие города, как Сараево и Сребреница, «убежищами» под защитой СООНО, при условии, что боснийская армия сложит оружие и сдаст города.
В тот день, когда Кристофер выступал в нашем комитете, я прочитал, что на встрече министров иностранных дел в Брюсселе утверждалось, что Соединенным Штатам не удалось привлечь Европу на свою сторону по причине отсутствия в Боснии американских войск. И никто в администрации не сказал и слова против. Я прервал госсекретаря во время его выступления: «Позвольте мне сказать прямо, господин секретарь. Вы должны быть дипломатичным, мне же быть дипломатичным не обязательно. Я даже не знаю, какими словами высказать свое презрение к европейской политике, согласно которой нас теперь просят участвовать в том, что, несомненно, узаконит победу сербов. …Вы столкнулись с позицией, которая является обескураживающей в своем безразличии, робости, самообмане и лицемерии. …После событий в Кувейте и Сомали они просят нас отправить несколько тысяч сухопутных войск, чтобы мы получили право говорить и чтобы помочь им реализовать их идею „убежища“ для боснийцев. …Не будем стесняться в выражениях. Европейская политика основана на культурном и религиозном пренебрежении. И я думаю, что справедливо было бы утверждать, что ситуация разворачивалась бы совсем по-другому, если бы на месте сербов были мусульмане, если бы мы говорили о мусульманской, а не о сербской агрессии».
