– Да?
Страх появился в глазах Гленды, на ранее спокойном лице теперь читалась тревога.
– В доме есть много одежды для мальчиков и девочек.
– Здесь? Но детей-то в доме нет.
– Вы не должны никому это говорить, – голос Гленды упал до шепота.
– Говорить что? Кому?
– Ничего не говорите… мистеру Гелиосу.
Эрика решила продолжить разыгрывать карту подвергающейся побоям жены.
– Гленда, меня бьют не только за мои недостатки, но и по любому поводу, который найдется у моего… создателя. И я совершенно уверена, что меня изобьют, если я принесу плохую весть. Так что от меня он ни о каких секретах не узнает.
Гленда кивнула.
– Пойдемте со мной.
На первом этаже в южном крыле находились кладовые. В самой большой, площадью восемнадцать на двадцать футов, где поддерживалась низкая температура, хранились дорогие меховые изделия из норки, горностая, арктической лисы… Виктор не относился к сторонникам движения, требующего запретить использование натурального меха в одежде. Он отдавал предпочтение другому движению – античеловеческому.
Помимо стойки с шубами, в комнате хватало и различных шкафов, в которых лежали и висели вещи, не уместившиеся в достаточно просторной гардеробной Эрики, примыкающей к хозяйской спальне. Поскольку жены Виктора не отличались даже в мелочах, он мог не покупать каждой новый гардероб. Но при этом хотел, чтобы жена всегда выглядела стильно, поэтому в этом гардеробе постоянно появлялись обновки.
Из нескольких ящиков в самом дальнем углу Гленда начала доставать различную детскую одежду – для мальчиков и для девочек.
– Откуда все это взялось? – спросила Эрика.
– Миссис Гелиос, если он об этом узнает, то убьет Кассандру. Это единственное, что делает ее счастливой и делает счастливыми нас, – ее тайная жизнь. Она дает надежду всем нам.
– Вы знаете, я плохую новость сообщать Виктору не буду.
Гленда закрыла лицо полосатой рубашкой на трех пуговичках с короткими рукавами.
На мгновение Эрика подумала, что женщина плачет: рубашка тряслась в ее руках, плечи подрагивали.
На самом деле Гленда глубоко вдохнула, словно хотела ощутить запах мальчика, который носил эту рубашку, и когда подняла голову, на ее лице читалось блаженство.
– Последние пять недель Кассандра по ночам тайком уходила из поместья, чтобы убивать Старых детей. Кассандра, прачка.
– Понимаю, – кивнула Эрика.
– Не могла больше ждать, когда ей разрешат убивать. Остальные… мы восхищались ее решимостью, силой духа, но не могли заставить себя последовать ее примеру.
– А… тела?
– Кассандра приносила их сюда. Чтобы мы могли разделить ее радость. А потом мусорщики, которые забирали на свалку другие тела, увозили и трупы детей, не задавая вопросов. Как вы и сказали… мы все идем по тонкому льду.
– Но одежду вы сохраняли.
– Вы знаете, какое у нас общежитие. Ни дюйма свободного пространства. Но мы не могли заставить себя избавиться от детской одежды. Иногда достаем ее, приносим в общежитие, играем с ней. И это удивительно, миссис Гелиос, думать о мертвых детях и слушать рассказы Кассандры о том, какими способами она их убивала. Это самое лучшее, что у нас есть и когда-либо было.
Эрика уже знала, что в ней происходят какие-то очень серьезные изменения, потому что от истории Гленды у нее по коже побежали мурашки, потому что ей даже расхотелось одевать бедного, милого тролля в одежду умерщвленных детей. Да и замена в мыслях слова «мертвых» на «умерщвленных» указывала на революцию в ее сознании.
Она разрывалась между жалостью к Кассандре и Гленде, ужасом от того, что Кассандра охотилась на самых беззащитных из Старых людей, и состраданием к умерщвленным, хотя, согласно программе, ей полагалась испытывать к ним только зависть, злость и ненависть.
Своими действиями по отношению к Джоко она пересекла условную черту, проведенную Виктором на тонком льду. Странная дружба между ней и этим маленьким человечком, возникшая и так быстро окрепшая, определенно выходила за рамки разрешенного ей эмоционального спектра. И, конечно же, она видела в этом нарушение функционирования, аналогичное тому, что случилось у Уильяма, дворецкого, и у Кристины.
Она, в отличие от других, могла испытывать сострадание, унижение, стыд, но лишь для того, чтобы Виктор мог получать большее наслаждение от ее боли и страданий. Но Виктор не хотел, чтобы эти более нежные эмоции Эрики растрачивались на кого-то, кроме него, чтобы кто-то еще отвечал на них благодарностью, а не презрением и жестокостью, как он.
– Возвращайтесь в общежитие, – велела она Гленде. – Я выберу нужное, а остальное уберу.
– И ничего ему не скажете?
– И ничего ему не скажу, – подтвердила Эрика.
Гленда уже начала поворачиваться к двери, когда спросила:
– Вы думаете, возможно?..
– Возможно что, Гленда?
– Вы думаете, возможно… конец близок?
– Вы говорите про конец Старой расы, полный и окончательный, про убийство их всех?
Гленда на мгновение встретилась с Эрикой взглядом, потом подняла к потолку блестевшие от слез глаза. Заговорила осипшим от страха голосом:
– Должен же быть конец всему этому, вы понимаете, действительно должен быть.
– Посмотрите на меня, – попросила Эрика.
Повинуясь заложенной в ней программе, Гленда вновь встретилась взглядом со своей хозяйкой.
Подняв руку, Эрика пальцами вытерла слезы с лица женщины.
– Не надо бояться.
– Это все от ярости. Ярость полностью вымотала меня.
– Конец придет скоро, – пообещала Эрика.
– Вы знаете?
– Да. Очень скоро.
– Как? Какой конец?
– В большинстве случаев не все концы желаемые, но в этом… подойдет любой конец. Вы согласны?
Гленда чуть заметно кивнула.
– Могу я сказать остальным?
– Им это поможет?
– Да, мэм. Жизнь всегда была тяжелой, мэм, но в последнее время стала невыносимой.
– Тогда, конечно же, скажите им.
Гленда взглядом попыталась выразить благодарность, которую испытывала. Она же и нарушила затянувшуюся паузу:
– Я не знаю, что им сказать.
– Никто из нас этого не знает, – ответила ей Эрика. – Такими уж мы созданы.
– До свидания, миссис Гелиос.
– До свидания, Гленда.
Женщина ушла, а Эрика на мгновение закрыла глаза, чтобы не видеть всей этой одежды, что лежала на полу вокруг нее.
