Джоко был счастлив. Счастливее, чем того заслуживал.
Он не заслуживал такого большого счастья, потому что был монстром. Просто маленьким и не злобным.
Начал он жизнь в Новом Орлеане какой-то опухолью. Развивался в странной плоти одного из Новых людей Виктора Франкенштейна. Рос и рос внутри другого живого существа. Когда стал осознавать, что он тоже живое существо, вырвался на свободу, уничтожив того, кто выносил его, освободился от тела Нового человека, освободился от Виктора.
Когда начинаешь жить опухолью, жизнь может становиться только лучше.
Джоко был повыше среднего карлика. Бледный, как мыло. Безволосый, ссли не считать трех волосков на языке. С шишковатым подбородком. С безгубой щелью вместо рта. С грубой, шероховатой кожей. Со странными стопами. Скорее жуткими, чем смешными.
Он не тянул на Нового человека, которого пытался создать Виктор. Но многое из созданного Виктором получалось совсем не таким, как тот ожидал.
Вверх по лестнице и снова вниз.
– Джоко – страшило! Тролль, демон, упырь! Странный, жуткий, но такой клёвый!
Джоко не заслуживал счастья, потому что появился на свет в результате грубого промаха Виктора. Джоко никогда не смотрел, прежде чем прыгнуть. И часто не оборачивался, уже прыгнув.
Джоко знал – то, что летит вверх, должно упасть вниз. Но иногда бросал камень в пикирующую на него птицу, и камень падал ему на голову, то есть он сам себя закидывал камнями.
Птицы. Говорят, что синица в руке лучше журавля в небе. Джоко предпочитал журавля в небе. В Луизиане птицы нападали на него, как только он попадался им на глаза. Яростно. Клевали, рвали когтями, снова клевали. Джоко до сих пор боялся птиц.
Монстр. Результат неудачного эксперимента.
Еще хуже. Трус. Джоко так легко пугался, и так многого. Боялся птиц. Койотов. Кугуаров. Бегущих лошадей. Рэпа. Собственного лица. Брюссельской капусты. Телевизора.
Телевизор ужасно его пугал. Работающий, когда Джоко мог смотреть шоу, не пугал. Пугал выключенный. Выключенный телевизор казался большим, злым глазом. Выключенный телевизор следил за Джоко.
Эрика держала на телевизоре сложенное одеяло. Когда телевизор выключали, она накрывала его этим одеялом. Глаз оставался открытым. Открытым под одеялом. Но, по крайней мере, он не мог видеть Джоко.
Монстр. Результат неудачного эксперимента. Трус. Оставаясь один, он не мог не двигаться. Что-то делал. Ерзал. Наглядный пример резко выраженного синдрома гиперактивности.
И однако Джоко по-прежнему чувствовал себя счастливым. Невероятно счастливым. Таким счастливым, что ему часто хотелось отлить. Он чувствовал себя счастливым, потому что в эти дни редко оставался один. Они с Эрикой так славно жили в этом маленьком домике на сорока акрах лугов и лесов.
Вышедшая из резервуара сотворения, Эрика была бесплодна, как и все новоорлеанские творения Виктора. Но она появилась на свет Божий с сильным материнским инстинктом. Если б Виктор об этом знал, убил бы на месте.
Виктор говорил, что семьи опасны. По отношению к семьям люди проявляли большую верность, чем к своим правителям. Виктор хотел, чтобы его создания хранили верность только ему.
Эрика называла Джоко «маленький мой». Эрика называла его Живчиком, если он не мог усидеть на одном месте.
А когда он сидел спокойно, называла его «Крошкой Тимом»
[6]
. Спокойно сидел в кресле и читал. Они читали много. Сидя в креслах. В их милом маленьком домике.
Может, за стенами шел снег. Или дождь. Или просто дул ветер. Но в домике были кресла, и книги, и частенько горячий шоколад.
Пробегав час по лестнице вверх-вниз, Джоко заволновался. Эрике давно следовало вернуться. Она уехала за булочками с корицей.
Что-то с ней случилось. Может, в нее врезался грузовик. Может, два грузовика. Может, рэп.
Может, до нее добрался медведь. Здесь водились медведи гризли. Медведи обитают в лесу. Джоко никогда ни одного не видел. Но они водились. Лес служил медвежьим туалетом.
Может, теперь Джоко остался один во всем мире.
Когда начинались эти «может», они уже не прекращались.
Джоко поспешил к парадной двери между двумя высокими узкими окнами. Дальше лежало переднее крыльцо.
Он посмотрел в левое окно. За крыльцом тянулась подъездная дорожка. Убегала, скрываясь из виду, к шоссе. И никакого автомобиля.
Джоко посмотрел в правое окно. То же крыльцо, та же подъездная дорожка, и никакого автомобиля.
Левое окно. Правое. Левое, правое, левое, правое.
Верхняя треть двери представляла собой стеклянную панель. Выше головы Джоко. Он подпрыгнул, увидел крыльцо, подъездную дорожку, никакого автомобиля. Подпрыгнул. Никакого автомобиля. Подпрыгнул. Никакого автомобиля.
Левое окно, подпрыгнул, правое окно, подпрыгнул, левое окно, подпрыгнул: никакого автомобиля, никакого автомобиля, никакого автомобиля, никакого автомобиля.
Может, ему не стоило и надеяться, что он увидит подъезжающий автомобиль Эрики. Может, он будет надеяться, и надеяться, и надеяться, и автомобиль подъедет, только за рулем будет сидеть медведь.
Эрика, должно быть, мертва. Не будь она мертвой, уже вернулась бы домой. Джоко вновь остался в этом мире один. Наедине с закрытым одеялом телевизором. И с медведями, следящими за ним из леса. И с птицами, кружащими в небе.
Без нее ему вновь придется жить в сточных канавах. В дренажных коллекторах. Выходить в ночь в поисках еды. Шнырять по темным проулкам.
Он – монстр. Люди не любят монстров. Они будут бить его ведрами, лопатами, всем, что попадется под руку. Они били его раньше, когда он пытался жить сам по себе и люди случайно на него наталкивались. Били ведрами, лопатами, швабрами, зонтами, тростями, кусками цепей и садовых шлангов, длинными сосисками.
Джоко заверещал от горя и страха. Собственное верещание напугало его.
Чтобы отвлечься, чтобы окончательно не впасть в панику, Джоко начал делать пируэты. Делая пируэты, переходил из комнаты в комнату. Потом принялся кувыркаться. Жонглировать красными резиновыми мячами. Жонглировать фруктами. Жонглировать овощами. Подниматься и спускаться по лестнице на руках. Вверх и вниз, вверх и вниз. Он переставил содержимое всех кухонных шкафчиков… потом вернул все на прежнее место. Он вскрыл пакет с фасолью и пересчитал все фасолины. Потом пересчитал по две. По три.
Эрика все не возвращалась.
Глава 16
Карсон и Майкл жили в светло-желтом викторианском доме, резные наличники которого выкрасили в ярко-синий цвет. Выглядел дом так, будто строила его бригада кондитеров для шоу на «Фуд нетуок»
[7]
.
