— Давайте сварим еще кофе, — сказала Нора. — Это будет долгий, долгий разговор.
Спустя несколько часов, в десять минут шестого в субботу, Нора, Тревис и Джим Кин сгрудились пред матрацем, на котором лежал Эйнштейн.
Пес только что выпил еще несколько унций воды. Он тоже с интересом смотрел на них.
Тревис пытался понять, есть ли в этих больших коричневых глазах та странная глубина, сверхъестественная живость и несобачье сознание, которые он так часто видел в них прежде. Черт! Он не был уверен, и эта неуверенность страшила его.
Джим осмотрел ретривера, заметив вслух, что его глаза стали яснее, почти нормальными, и что температура по-прежнему падает.
— Сердце тоже лучше.
Измученный десятиминутным осмотром, Эйнштейн плюхнулся на бок и издал протяжный усталый вздох. Через минуту он снова задремал.
Ветеринар сказал:
— Не очень-то похож на гениального пса.
— Он еще болен, — сказала Нора. — Все, что ему требуется, немного больше времени, и когда он вы здоровеет, то докажет, что все, о чем мы вам рассказали, правда.
— Как вы думаете, когда он начнет вставать? — спросил Тревис.
Подумав, Джим сказал:
— Возможно, завтра. Сначала будет шататься, но, возможно, завтра. Увидим.
— Когда Эйнштейн встанет, — сказал Тревис, — и к нему вернется чувство равновесия и интерес к ходьбе, это будет означать, что и в голове у него тоже прояснилось. Мы устроим ему экзамен, чтобы доказать вам, насколько он умен.
— Справедливо, — сказал Джим.
— А если он докажет это, — спросила Нора, — вы не донесете на него?
— Донесу на него людям, которые создали этого Аутсайдера, о котором вы мне рассказывали? Донесу на него этим людям, которые состряпали эту чушь в бюллетене? Нора, за кого вы меня принимаете?
— За порядочного человека, — сказала Нора.
Сутки спустя, в воскресенье вечером, Эйнштейн ковылял по кабинету Джима Кина, шатаясь, как маленький старичок на четырех ногах.
Нора быстро передвигалась на коленках рядом с ним, говоря ему, какой он замечательный и храбрый пес, мягко поощряя его продолжать путь. Каждый его шаг приводил ее в такой восторг, как если бы он был ее собственным ребенком, делающим свои первые шаги. Но еще больший трепет испытала она от взгляда, которым он несколько раз наградил ее; этот взгляд, казалось, выражал огорчение по поводу собственной немощи, но в нем одновременно было и чувство юмора, как будто он говорил: «Эй, Нора, это тебе что, театр или что? Разве это не смешно?»
В субботу вечером ему дали немного твердой пищи, а в воскресенье Эйнштейн целый день поклевывал легко перевариваемую пищу, приготовленную ветеринаром. Он много пил, а самым обнадеживающим признаком его выздоровления было настойчивое желание выйти на улицу справить нужду. Пес не мог подолгу стоять на ногах и время от времени ковылял вяло и плюхался на матрац; однако он не натыкался на стены и не ходил кругами.
Накануне Нора выходила за покупками и вернулась тремя коробками игры «Скрэббл». Сейчас Тревис разложил все буквы на двадцать шесть стопок в углу кабинета, где на полу было много пустого пространства.
— Мы готовы, — сказал Джим Кин. Он сидел на рядом с Тревисом, подогнув под себя ноги на индийский манер.
Рядом с хозяином лежал Пука и озадаченно смотрел на происходящее.
Через всю комнату Нора подвела Эйнштейна к нам. Обхватив его голову руками и глядя ему прямо глаза, она сказала:
— О'кей, мохнатая морда. Давай с тобой докажем доктору Джиму, что ты не какое-нибудь жалкое подопытное животное, используемое в раковых исследованиях. Покажем ему, кто ты есть на самом деле, и поможем понять ему, почему эти люди в действительности тебя разыскивают.
Нора пыталась убедить себя в том, что во взгляде умных глаз ретривера она видела прежнее сознание.
С явной нервозностью и страхом Тревис спросил:
— Кто задаст первый вопрос?
— Я, — не колеблясь, ответила Нора. Обращаясь к Эйнштейну, она спросила:
— Как поживает скрипка?
Они рассказывали Джиму Кину о послании, которое обнаружил Тревис в то утро, когда Эйнштейн заболел, — «СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ» — так что ветеринар понял вопрос Норы.
Эйнштейн, мигая, взглянул на нее, затем на буквы, снова, мигая, посмотрел на нее, понюхал буквы, и у Норы от страха уже похолодело в животе, когда пес вдруг начал выбирать нужные буквы и носом раскладывать их.
«СКРИПКА ПРОСТО РАССТРОИЛАСЬ».
Тревис вздрогнул, как будто страх, сидевший в нем, был мощным электрическим зарядом, который в одно мгновение вышел из него. Он сказал:
— Слава Богу, благодарю тебя, Господи, — и рассмеялся от удовольствия.
— Будь я проклят, — сказал Джим Кин.
Пука высоко поднял голову и навострил уши, понимая, что происходит что-то важное, но неуверенный в том, что именно.
Сердце Норы переполняли облегчение, возбуждение и любовь. Она вернула буквы на место и сказала:
— Эйнштейн, кто твой хозяин? Назови нам его имя.
Ретривер посмотрел на нее, на Тревиса, затем выдал обдуманный ответ:
«ХОЗЯИНА НЕТ. ЕСТЬ ДРУЗЬЯ».
Тревис рассмеялся.
— Мой Бог, я согласен! Никто не может быть его хозяином, но каждый должен чертовски гордиться дружбой с ним.
Интересно: это доказательство того, что разум Эйнштейна не пострадал, заставило Тревиса рассмеяться от удовольствия, впервые за много дней, а Нору взволновало до слез.
Джим Кин смотрел на все, широко раскрыв глаза от изумления и глупо ухмыляясь. Он сказал:
— Я чувствую себя, как ребенок, прокравшийся вниз в ночь перед Рождеством и увидевший, как настоящий Санта-Клаус кладет под елку подарки.
— Теперь моя очередь, — сказал Тревис, выходя вперед и, положив руку на голову Эйнштейна, ласково похлопывая его. — Джим только что упомянул Рождество, и оно уже не за горами. Осталось двадцать дней. Скажи мне, Эйнштейн, что бы ты хотел получить от Санта-Клауса?
Дважды пес принимался раскладывать буквы, но оба раза передумывал и снова смешивал их. Он прошлепал к своему месту, улегся на матрац, застенчиво посмотрел по сторонам, увидел, что они все ждут ответа, снова встал и на этот раз составил просьбу Санта-Клаусу:
«ВИДЕОКАССЕТЫ С МИККИ МАУСОМ».
Они легли спать только в два часа ночи, потому что Джим Кин был просто опьянен, не пьян от пива, вина или виски, а опьянен от полнейшего восторга по поводу разумности Эйнштейна.
— Как у человека, да, но все равно собака, все равно собака, чудесным образом похожая и одновременно замечательно другая: человеческое мышление, насколько я могу судить по тому малому, что видел.
