И тут она подумала, что в суматохе отец может решить, будто во всем виноват Гудхарт, что он взбесился или что-нибудь в этом роде. Поэтому девочка начала кричать:
— Не стреляй в Гудхарта! Не стреляй в коня!
Выстрелов больше не последовало, и Трейси стало стыдно за свои мысли. Отец был осторожным человеком, особенно когда дело касалось оружия, и, если он не знает, что происходит, то сделает только предупредительные выстрелы. Вот и сейчас скорее всего он разнес в клочья какой-нибудь куст.
С Гудхартом наверняка все в порядке, а чудовище с янтарными глазами, по-видимому, уже мчится к холмам или каньонам, или туда, откуда оно пришло.
(Кстати, что же это такое было?)
Слава Богу, все уже позади.
Трейси услышала топот, а затем голос ее отца, зовущего ее по имени. Она открыла дверь и увидела его, одетого в синие пижамные брюки, с двустволкой в руках, спешащего к ней. За ним бежала мама с фонариком в руках, в короткой желтой ночной рубашке. На пригорке, в конце загона, стоял Гудхарт, прародитель будущих чемпионов, в целости и сохранности.
При виде коня, стоявшего перед ней без единой царапины, у Трейси из глаз брызнули слезы, и она, спотыкаясь, выбежала из конюшни, чтобы осмотреть его поближе. Не успела девочка сделать и трех шагов, как жгучая боль пронзила весь ее правый бок, и у нее вдруг закружилась голова. Трейси покачнулась, упала, приложила ладонь к боку, почувствовала что-то мокрое и поняла: она ранена. Тут девочка вспомнила, что чудовище впилось в нее когтями, как раз перед тем, как Гудхарт вырвался из стойла и спугнул его. Откуда-то издалека она услышала собственный голос:
— Милая моя лошадка… какая хорошая лошадка…
Отец опустился рядом с Трейси на колени.
— Малышка, что случилось, что с тобой?
Ее мама тоже была рядом.
Отец увидел кровь.
— Вызывай «скорую»!
Мать, не подверженная панике или истерикам в трудные минуты, мгновенно помчалась в сторону дома.
Трейси начала терять сознание. В ее глазах сгущалась темнота, но это не была ночная темнота. Этой темноты она уже не боялась. Это была хорошая, успокаивающая темнота.
— Малышка, — проговорил отец, прикладывая ладонь к ее ранам.
Слабым голосом, понимая, что находится в полубреду, и удивляясь собственным словам, Трейси произнесла:
— Помнишь, когда я была маленькой… совсем маленькой… я думала… что у меня в шкафу живет кто-то страшный?
Он обеспокоенно нахмурился.
— Детка, тебе сейчас лучше полежать спокойно и помолчать.
Окончательно теряя сознание, Трейси сказала с серьезностью, которая одновременно позабавила и напугала отца:
— Ну так вот… привидение, которое жило в шкафу в нашем старом доме… оно было настоящее… и оно приходило за мной.
9
В 4.20 утра в среду, несколько часов спустя после нападения в усадьбе Кишанов, Лемюэль Джонсон приехал в больницу Святого Иосифа в Ориндже, куда поместили Трейси. Несмотря на то, что Лем не терял времени, он обнаружил, что шериф Уолт Гейнс опередил его. Уолт стоял в коридоре, глядя сверху вниз на молодого доктора, облаченного в зеленый хирургический комбинезон и белый халат; они вполголоса о чем-то спорили.
Бригада УНБ, занимающаяся происшествием в Банодайне, проверяла все полицейские управления в графстве, включая и управление в Ориндж-сити, в ведении которого оказалось дело Кишанов. Руководитель ночной смены бригады УНБ позвонил домой Лему и сообщил о происшествии, не без основания посчитав, что оно вписывается в цепочку связанных с Банодайном инцидентов.
— Ты же отдал нам это дело, — напомнил Лем Уолту, подойдя к шерифу и доктору, стоящим у палаты, в которой лежала девочка.
— Возможно, это что-то другое.
— Ты же знаешь, что это не так.
— Полной ясности еще нет.
— Как же нет? В доме Кишанов я разговаривал с твоими людьми.
— О'кей, я нахожусь здесь в роли наблюдателя.
— Головная боль.
— Что?
— У меня сильная головная боль, и она называется Уолтер.
— Как интересно! А у твоей зубной боли тоже есть имя?
— Ее зовут точно так же.
— Нет, так их можно перепутать. Назови ее Бертом, или Гарри, или еще как-нибудь.
Лем сдержал улыбку. Он любил Уолта, но понимал: за этими шуточками скрывается стремление возобновить расследование. Поэтому Лем сделал каменное лицо, хотя Уолт, несомненно, видел, что ему хочется улыбнуться. Глупая игра, но ее надо было продолжать.
Доктор Роджер Селбок был похож на молодого Рода Стайгера.
[15]
Когда Лем и Уолт громко заговорили, он нахмурился; подобно Роду Стайгеру, он внушал присутствующим определенное чувство почтения, и они сразу замолчали.
Доктор сказал, что девочка была обследована, ее раны обработаны и ей было введено болеутоляющее. Она еще очень слабенькая. Селбок собирается ввести ей сильное успокоительное, чтобы Трейси заснула, и он против того, чтобы полицейские любого ранга задавали ей сейчас какие-либо вопросы.
Утренние больничные звуки, разговоры вполголоса, запах дезинфицирующих средств и строгий вид одетой в белое монашки, прошествовавшей мимо, вызвали у Лема тяжелое чувство. Он вдруг испугался, что девочка находится в гораздо более тяжелом состоянии, чем ему говорили, и он поделился своей тревогой с Селбоком.
— Нет, нет, она в неплохой форме, — сказал доктор. — Я отослал ее родителей домой — я бы не сделал этого, если бы самочувствие было плохое. У нее оцарапана левая сторона лица и синяк под глазом — это все ничего. Что касается раны на правом боку, мы наложили ей тридцать два шва — нужно будет позаботиться о том, чтобы шрам был не очень страшный. Но малышка вне опасности. Она сильно испугалась. Тем не менее Трейси умненькая и самостоятельная девочка, и я не думаю, что психическая травма останется надолго. В то же время я против того, чтобы сегодня подвергать ее допросу.
— Не допросу, — заметил Лем. — Всего несколько вопросов.
— Это займет пять минут, — сказал Уолт.
— Даже меньше, — подтвердил Лем.
Они вдвоем стали упрашивать Селбока, и наконец тот сдался.
— Ну ладно… Вы ведь тоже на работе… только не переусердствуйте.
— Я буду воплощением чуткости, — пообещал Лем.
— Мы будем воплощением чуткости, — поправил его Уолт.
Селбок сказал:
— А можно мне спросить: что с ней произошло?
— А она сама вам не говорила? — спросил Лем.
— Трейси говорит, что на нее напал койот.
