В каждой редакции дядя царевича, боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, кем-либо подменяет племянника на плахе (в одном из вариантов – самим Малютой) и наутро предъявляет безутешному царю живого сына. Выбирая за такое своеволие награду, Никита Романович, согласно одному из списков песни, просит дать ему «прощеную слободу». В имени слободы запечатлелась народная мысль об опричнине как об уделе избранных, прощенных на страшном царском суде.
Часть VI
Москва – Иерусалим
Арбат и Арбатец
Реконструируя метафизический посыл опричнины, Андрей Юрганов обратил внимание на 45-ю главу из Книги пророка Иезекииля:
«Когда будете по жребию делить землю на уделы, тогда отделите священный участок Господу <…>; да будет свято это место во всем объеме своем, кругом. <…> И во владение городу дайте <…>, против священного места, отделенного Господу; это принадлежать должно всему дому Израилеву. И князю дайте долю по ту и другую сторону, как подле священного места, отделенного Господу, так и подле городского владения, к западу с западной стороны и к востоку с восточной стороны <…> Это его земля, его владение в Израиле, чтобы князья Мои вперед не теснили народа Моего, и чтобы предоставили землю дому Израилеву по коленам его» (Иез. 45: 1, 6–8).
Юрганов видит этот текст осуществленным в истории Москвы. Место для Господа отождествляется с Кремлем, владение народа или города – с Большим посадом (Китай-городом), а доля князя (князя, не царя!) – с арбатским западом и с яузским востоком.
Действительно, в московскую опричнину вошли, кроме Арбата, Воронцовский царский дом и его слободы на нижней Яузе. Это пространство за Покровским и Яузским бульварами, на стержне Воронцова Поля – улицы к былому царскому дворцу, и несколько за Яузу.
Другой путь ко дворцу остался переулком, некогда носившим имя Малый Арбатец (ныне Дурасовский). Предположение в копилку академического знания: «Малый Арбатец» означает малую, кроме Арбата, опричнину.
Воронцово (Малый Арбатец) на панораме Москвы П. Пикарта. 1707. Фрагмент. На вершине холма (справа) выделяется, предположительно, церковь Благовещения (Ильи Пророка)
Земщина вернулась в Воронцово с Ополчением 1611 года. Его вожди Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий и князь Димитрий Трубецкой встали за Белым городом, один у Яузских ворот, а двое – против Воронцова поля. Не очень ясно, где эти «у» и «против», но известно, что Ляпунов, убитый казаками в ополченских таборах, был погребен при церкви Благовещения в Воронцове, некогда дворцовой.
Так ландшафтная способность Малого Арбатца противостоять Кремлю была востребована для изгнания поляков. А Второе ополчение использует для этого Арбат.
…Устройство будущего Иерусалима, открывшееся Иезекиилю, иерархично: две доли князя уравновешивают и возносят место Господа, Его святилища. Княжьи места – только предместья этого святилища.
Значит ли это, что Иван, впадая в историческое прошлое, впадал и в профетическое будущее, в послевременье? Что прибегал к архаике для новизны? Что умалял, развенчивал себя во князи в скором присутствии Царя царей, Которому и оставлял святилище Кремля?
Тогда Опричный двор и образный его преемник дом Пашкова, оставляя Кремль, определяют его именно святилищем, местом Царя царей.
Если опричный царь действительно руководился Книгой Иезекииля (что, по Юрганову, отобразилось и во внутреннем устройстве Опричного двора), то отношение Ивана ко Кремлю оказывается по крайней мере двойственным. Сложнейшим, чем позднее у Петра. Как дом Пашкова и как самый холм Арбата, опричнина поставлена предпочитать между борьбой с Кремлем и дополнительностью ко Кремлю. Иван хотя бы внешне затруднялся предпочтением; отсюда постановка с верховенством Симеона и превознесением Кремля.
Петр одолеет это затруднение и внутренне, и внешне. Настолько, что даже «кесарь» Ромодановский, сей новый Симеон, переберется из Кремля на Яузу, парадоксально сочетав обязанности подставного земского царя с обязанностями Малюты.
Средняя Яуза Петра преемственна от нижней Яузы Ивана, Малого Арбатца. Петр со своими резиденциями отступает вверх по Яузе, поскольку город наступает: Воронцово после Грозного лишается дворца и частью входит в очерк новых стен Москвы. На средней Яузе Петр сохраняет формулу опричнины как загорода против земщины как города.
Дворец Ирода
Если видение пророка Иезекииля отражено в строении и зрелище Москвы, тем более отражено в них устроение и зрелище земного Иерусалима. Это зрелище преломлено через кристалл Пашкова дома.
«На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое…»
Прервем цитату, чтобы лишний раз не называть имен двоих: героика злорадного романа «Мастер и Маргарита», увы, темна. Однако сам роман необходим и неминуем в разработке нашей темы. Не как беллетристика, но как метафизическая интуиция о городе. Роман Булгакова есть наблюдение Москвы как Иерусалима на архитектурном материале Нового времени.
Две реплики на крыше – вопрос: «Какой интересный город, не правда ли?» и ответ: «Мессир, мне больше нравится Рим» – комментирует Михаил Алленов:
«…Установлена сопоставимость Рима и этого «интересного города». <Но> равновеликий Риму не-Рим в историко-культурных параметрах есть центр не земного, а духовного владычества – Иерусалим…Известный бином политической мифологии «Москва – Третий Рим», он же «Второй Иерусалим», перенесен в сталинскую империю и связан с современной Москвой». «Зеркальное подобие Москвы и Ершалаима текстуально выявлено с самого начала. Тогда как римская ипостась этого подобия выговорена лишь в развязке. Простая фраза Азазелло, произнесенная с высоты Пашкова дома, разворачивает образ этого двуединства совершенно тем же способом, как это делает баженовский шедевр». Поскольку выбором архитектурных средств «…Баженов локализовал римское присутствие именно здесь, рядом, но за пределами Кремля. Тем самым он произвел операцию вычитания из Третьего Рима, он же Второй Иерусалим, собственно римского, романского компонента, указав, следовательно, на Кремль как на не-Рим, но затронутый в окрестностях римской экспансией. Он создал таким образом точку, где Москва предстает как одна из экзотических провинций Римской империи, вроде той, какой некогда был Иерусалим…»
С минутной стилизацией антично-римского воззрения, в котором средоточие Земли низведено на степень экзотической провинции, соседствует у Алленова постановка Иерусалима и Москвы превыше Рима: «Конфессиональный аспект идеи «Москва – Третий Рим» <…> – это Москва как центр подлинной святости, впервые воссиявшей не в Риме, а в Иерусалиме».
Среди зеркальных подобий Ершалаима и Москвы Булгаков выстроил подобие между Пашковым домом и романной резиденцией Пилата – бывшим дворцом Ирода Великого. С балкона дворца Пилат, с крыши Пашкова дома Воланд наблюдают приближение грозовой тьмы от запада. Гроза застает обоих на тех же местах. С тех же мест оба следят закат в зеркале стен и окон города. Обоим там и здесь является Левий Матвей. Словом, параллельный чертежный перенос.
