Еще одна сквозная тема, об отношении Москвы и Рима, строится на признании этих городов двумя проекциями одного Замысла. В книге предложен новый счет московского Семихолмия. Имена римских холмов выступают категориями москвоведения. В этом же ключе Москва сопоставляется с Иерусалимом и с Константинополем.
Часть книги посвящена исследованию начальных структур города – дорожных средокрестий: грунтового, железного, речного и других, а также модельным, отнесенным проекциям этих структур.
В книге вводятся понятия:
– «местная фабула» (главная тема места, явленная в событиях большой истории и личной биографии, архитектуры и иных искусств);
– «домовладельческая фабула» (частный случай предыдущей, встреча в пространстве людей и событий, не встречавшихся во времени);
– «метафизическая атрибуция» (выведение авторства из метафизики произведения).
Предложены трактовки дореволюционных скульптурных монументов, обладающих прообразами, тайными именами и вступающих в диалоги между собой.
Исследован особый круг памятников, главным образом ближних усадеб, выступающих моделями Москвы и ее частей.
Предложены метафизические портреты Ивана III, Аристотеля Фиораванти, Ивана Грозного, Ивана Федорова, князя Пожарского, патриарха Никона, Петра I, архитекторов Баженова и Казакова, Витберга и Барановского, графа Ростопчина, графа Дмитриева-Мамонова, доктора Гааза, Салтычихи, Герцена и других.
Несколько гипотез автора лежат в области строгой науки – истории, искусствоведения, топонимики, градостроительства.
* * *
Продолжением этой книги, выросшим из нее, является книга автора «Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа» (2009).
Автор благодарен редакциям журналов «Новая Юность», «Новый мир», «Независимой газеты» и других изданий за возможность публикации будущих глав книги в их ранних редакциях в 1990-е и 2000-е годы.
Автор благодарен Институту журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ), Московскому архитектурному институту, их студентам и вольнослушателям за многолетнюю возможность представлять и совершенствовать книгу в жанре лекций.
Автор благодарен телеканалу «Россия-24» за возможность воплощения многих сюжетов этой книги в жанре авторской программы «Облюбование Москвы» в 2010–2019 годах.
Некоторые эссе, вошедшие в книгу, адресованы или посвящены Михаилу Алленову (1942–2018), Василию Голованову (1960–2021), Гелене Гриневой, Владимиру Микушевичу, Михаилу Талалаю.
Многие страницы книги продумывались в диалоге с Андреем Балдиным (1958–2017), Геннадием Вдовиным, Константином Михайловым.
Две Москвы
Вместо введения
Происхождение и основание – Бог и гений – Обетование – Праобраз и прообраз – Замысел и умышление – Земщина и опричнина – Движение и бездвижность – Казаков и Баженов – Форма и адрес – Рим, Иерусалим и Константинополь – Семихолмие – Третий Рим и Второй Иерусалим – Три столицы
Митрополит Петр готовит себе могилу в основании Успенского собора. Клеймо иконы Дионисия «Митрополит Петр с житием» из Успенского собора. Начало XVI века. Фрагмент
Происхождение и основание
Будь первым словом о Москве второе, 1156 года, из Тверской летописи, выходило бы, что Юрий Долгорукий в самом деле основал Москву: «заложил град». Однако есть Ипатьевская летопись со словом 1147 года, и через девять лет «заложил град» значило: оградил Москву стенами. Сделал ее, существующую, городом. Если, конечно, те стены были первыми.
Москва произошла из тайного не находимого начала. Отсюда же и тайна ее имени. Сколько бы объяснений ни давалось («Москва! Как много в этом звуке…»), имя города не разъясняется.
А.М. Васнецов. Постройка первых стен Кремля Юрием Долгоруким в 1156 году
Иное дело Петербург, Санкт-Петербург. И «петербурговедение» – слово ясное: знание города Петра, святого Петра; камня, святого камня.
А «москвоведение»? – Ведение Москвы, и только.
Это как если в слове «астрономия» знать перевод только второго корня: получилась бы японистая садоводческая дисциплина.
Москвоведение – ведение неведомого, говорение о несказуемом, наука некой тайны. Странно, что метафизика доселе мало прилагается к москвоведению.
Бог и гений
Начало Петербурга совершенно явно:
«На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел…»
Предание о Долгоруком, как оно запечатлелось в одном из Сказаний о начале Москвы, то есть в XVII столетии, рисует совершенно ту же, из «Медного всадника», мизансцену, но на холмах Москвы-реки: «Сам же князь Юрий взыде на гору и обозре с нея очима своима, семо и овамо, по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оныя и повеле вскоре сделати град мал, древян <…> и прозва его званием реки Москва град».
Сказания XVII века суть варианты градоосновательной мистерии, предложенные киевской ученостью на усмотрение новой династии, получившей столицу как будто без мифов.
Внешнее подражание Медному всаднику – памятник Долгорукому у резиденции столичной власти – имеет то же поздний смысл.
«Пушкин, вдохновленный римско-языческой символикой, – писал в книге «Душа Петербурга» отец метафизического краеведения Николай Анциферов, – облек Петра в священные одежды бога места, бога еще языческого, со строчной буквы». Но кто этот «он»? – спрашивал Анциферов и отвечал, входя в противоречие: «Не названо. Так говорят о том, чье имя не приемлется всуе». Действительно, первую букву этого местоимения хороший декламатор невольно превращает в прописную; но это пропись только царского величия.
В Москве Бог пишется с заглавной буквы.
Местным божком легко становится властитель. Город основанный и именованный рескриптом, мановением державной длани подвержен мощному соблазну обожествления своего создателя. Напротив, город начавшийся таинственно знает своим создателем Самого Создателя. А если не знает, не чувствует, то получает над собою подменяющую волю князя.
Но если в Петербурге такое положение Петра дозволено, попущено, – в Москве оно немыслимо ни для кого.
Ни даже для Ивана III. Этот поистине великий государь не демиург своей столицы. В ней невозможен Медный Всадник, ибо нет Москве иного бога, кроме Бога.
Обетование
Существование божественного Замысла о городе приоткрывается в обетовании – авторитетном обещании его особенного будущего.
