Книга Две Москвы: Метафизика столицы, страница 50. Автор книги Рустам Рахматуллин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Две Москвы: Метафизика столицы»

Cтраница 50

Как не предположить, что в середине XVII века Тверская в Белом городе, между Неопалимовской и Моисеевской церквями, стала сознанной метафорой пути библейского Исхода. Что Кремль с Красной площадью иносказуют Землю обетованную, в виду которой боговидец умер, не вступая. Что монастырь символизировал место кончины Моисея, где река Неглинная – не перейденный Иордан.

Как и в Писании, такой исход центростремителен. Исход как вход. Как выход в город. Поиск центра и его святынь как средств, ворот спасения. Именно этот выход-вход не дался Веничке.

Петушки. Кремль. Памятник Минину и Пожарскому

Преемник Моисея во главе народа Иисус Навин, едва ступив за Иордан, предстал и преклонился перед архистратигом Михаилом. Если бронзовые Минин и Пожарский переводят этот иконографический сюжет, то поздний памятник принадлежит старинной смысловой цепи, скован в нее с Путинками и Моисеевским монастырем.

А храм Василия Блаженного, интерпретируемый бесконечно разно, в створе Тверской как улицы Исхода открывается Землей обетованной. Он город-сад, почти по Веничке: неотцветающий, с неумолкающими птицами, архитектура ханаанская и петушиная. Только в поэме это невозможный сад, не обретаемый в исходе. Веничка совсем не видит храма, как не видел церкви Рождества в Путинках, и совсем отказывает Красной площади в богоприсутствии.

Нет же, Бог часто ночевал на ней при свете костра. Из каменного костра Василия Блаженного, взаимно отраженного с костром в Путинках, Бог говорит к идущему, внушая смысл московской географии.

От Венички собор заставлен монументом. Минин и Пожарский работают компасом, суммой стрелок. Веничка смотрит на обоих, чтоб понять, в какую сторону бежать, и следуя взгляду Пожарского бежит на Курский вокзал. Следуя жесту Минина, бежать пришлось бы на Тверскую и по Малой Дмитровке назад, к Савеловскому, в Шереметьево и Лобню.

Ангелы встретят

Наверное, во всякой точке умножения путей, а в нулевой тем более, подстерегает путешественника морок, зверем живущий под указательным камнем. Морок ошибки – и морок ошибочного пути.

Московская литература иногда согласна с Ерофеевым клубить над взлобьем Красной площади одолженный в Путинках морок. Но находит в нем возможность смысла, промысла, исхода и спасения.

Вот частная история, рассказанная литератором Добровольским:

«Я думал, мы только войдем в ворота и посмотрим на Кремль, а потом пойдем домой… Туда шло много народа, и мы вместе со всеми прошли через них. Я смотрел во все глаза. Где же сверкающие золотые соборы? Никакого Кремля не было. Была толкучка людей, что-то вроде нашей Устьинской толкучки, только в сто раз больше. Кругом сновали, двигались, переходили с места на место люди с разным товаром… Вдруг мне стало страшно. Я захотел назад, домой. Но тут я понял, что не знаю, где я, не знаю, как идти назад и где дом… И я начал молиться. Я все куда-то шел и все молился… И тут кто-то наклонился ко мне и сказал: «Дети, идите за мной!» Это была женщина, старая, как моя бабушка… Она шла не рядом с нами, а впереди шага на четыре, но я все время ее видел… Она была точно выше всех, точно шла надо всеми…»

Сам Добровольский объясняет себе так: «…Когда, заблудившись в переулках Китай-города, я остановился на углу Средних рядов, то, конечно, в своем испуге и смятении я не подозревал, что стою перед моим желанным Кремлем. Я не вошел в него, но туда вошла моя молитва. И в Вознесенском монастыре у Спасских ворот святая и преподобная Евфросиния, великая Московская <княгиня>, встала из своей пречистой раки и явилась ребенку. И путеводила мне, и привела меня домой. Так я знаю. Так я верю».

Кажется, Веничка с его поэмой никуда не исходили из Москвы, даже когда переворачивали с точностью изнанки коренные смыслы города.

«В каком же я был восторге, – заканчивает Добровольский, – что теперь кругом опять все свое, что я все могу узнавать и называть.»

Веничка, наоборот, не называет ничего уверенно: все названное ускользает от именования, либо именуется двояко и трояко; узнанное изменяется. В мороке ерофеевской поэмы человек не может исполнять предназначение именователя вещей.

Часть III
Пути столиц
Улица Койкого

Главная улица Москвы в отсутствие другой столицы или иного тяготения должна быть кольцевой, не радиальной. Отставка Петербурга из столиц должна была отставить и Тверскую улицу, когда бы не возгонка ее главенства искусственным приемом реконструкции в улицу Горького. Улица стала главной-главной: «И словно вдоль по Питерской, Питерской».

Впрочем, в ухарском смысле песни, Питерская стала кольцевой – орбитой космонавта. Это она берет на круг попытку Веничкиного исхода, кажущегося линейным. Замыкает храм Василия Блаженного на церковь Рождества в Путинках. Но и дает понятие об инфернальном городе, где неуместны никакие церкви (недаром Веничка не видит их), ни знаки промысла вообще. Тверская, улица Исхода, сделалась горько безысходной.

Новый Радищев

Москва опять самодостаточно кругла, и все-таки за триста лет привыкла выбирать между своими радиусами. Литература путешествия из Петербурга и обратно обернулась мифом Петушков (наблюдение Геннадия Вдовина).

Предпочитаемый в поэме Ерофеева восточный радиус Москвы – Покровская дорога, по взгляду Пожарского ведущая на Курский вокзал, – уже бывал когда-то главным: когда вел в область Яузы и Кукуя, в первоначальный, заокольный Петербург. В место исхода самого царя из мнимых пут и морока Москвы, переживавшихся Петром по-ерофеевски чувствительно. В место, где цвел жасмин и ждали опущенные ниц ресницы Анны Монс.

А если так, поэма об исходе в Петушки стала возможна после возвращения столичности из Петербурга. Переполнявшая Москву столичность с Ерофеевым разведала дорогу к домосковскому вместилищу, Владимиру на Клязьме. Но лишь разведала, ибо, отвергнув Петербург как новую Москву, столичность, видимо, готова признавать Москву новым Владимиром.

Город Андрея Боголюбского был, в свою очередь, опытом бегства из Киева. Киев – Египет Андрея, место несвободы и исхода. Таким Египтом была Петру Москва.

Андрей, уйдя из Киева, остановился во Владимире как новый Моисей. Владимир предваряет на путях столичности обетованную Москву. Бывавшему в Москве Андрею не было дано внести в нее столичность. Остановись столица во Владимире, она бы стала нездорова отрицанием оставленного Киева, как Петербург стал болен отрицанием Москвы. Но промежуточная остановка во Владимире дала его преемнице Москве спокойную способность становиться Киевом, не зная перед ним вины. Владимир послужил пустыней русского исхода столичности.

При нынешнем трагическом двоении между Москвой и Киевом, новейший мифотворец должен огласить все поприща и станции соединяющего их пути. Пути доселе бессловесного и потому не слишком существующего.

Стол золотой

Поэма о Москве и Петушках – не первая поэма русского пути и морока, на нем подстерегающего. Имена этого морока нельзя не помнить. Лисицы брешут на червленые щиты. Поле незнаемо. Четыре солнца. Синие молнии (а Веничка думает, что в синих молниях говорит к нему Бог). Клик Карны. Поскок Жли, «смагу людем мычючи в пламяне розе». Седло Кощиево. Мутен сон Святослава, в котором соколы Игорь и Всеволод, слетевши с отчего стола, ища Тмутороканя, опутаны путинами железными. Еще два солнца. Два багряные столпа. Готские красные девы путают соколенка в гнезде. Гзак и Кончак ездят по следу (вот от кого не ушел Веничка).

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация