Русский Фауст
Из сочетания фасадов Академии, словно из алхимического парадокса, происходит главный герой романа «Бесы» Николай Ставрогин. Это когда из глубины аллей становится видна над парковым фасадом башня уличного. Возникает третий архитектурный тип – частный (теперь в значении «приватный») и, как правило, барочный дом под вышкой. Дом Фауста.
Главный дом Петровской земледельческой Академии.
Парковый фасад. Фото 1920-х
Архитектурному фаустианству принадлежит старинный дом в усадьбе Глинки под Москвой – дом графа Брюса, колдуна и чернокнижника, старого русского Фауста. Смазанно-демонические маски в замках окон Петровской академии у Брюса превращаются в отъявленных чертей. Башня построена из дерева: сущий скворечник. Так что Глинки – тоже Скворешники. В Москве сей Фауст располагал для наблюдения за звездами надстройкой (вышкой) Сретенских ворот, иначе – Сухаревой башней. Глинки прослыли подмосковной Кунсткамерой; и петербургская Кунсткамера, барочный дом с башней обсерватории, не обошлась без Брюса.
А.К. Саврасов. Сухарева башня.
1872. Фрагмент.
Справа от башни – дом, в котором квартировали нечаевцы
Если «Бесы» – русский «Фауст», то Фауст здесь Ставрогин, «гражданин кантона Ури», хозяин Скворешников. Разные бесы и бесноватые в романе признают Ставрогина идейным папой, хотя идеи каждого различны. «Без вас я муха, идея в стклянке», – говорит ему сам Верховенский, русский Мефистофель. Бесы в романе словно вышли из головы Ставрогина, и даже может статься, что все события романа приключились в этой голове.
Ставрогин, вероятно, отдал душу до начала книги и ходит мертвецом. Видно, что Верховенский не имеет власти над Ставрогиным. Он Мефистофель какого-то другого Фауста.
Фауст есть тот, кто жертвует душеспасением для тайнознания. Поиск Ставрогина, русского Фауста, не в звездах или натуральных элементах, а в самом падении. Он испытатель бездны, прежде всего собственной. Он ставит опыты расчеловечивания. В Ставрогине увиден или предвиден Фауст Новейшего времени, препаратор себя, искатель пробиваемого дна. Предвиден век, даже века, их тиража. Век мелких Фаустов, строящихся фалангами для крупных неприятностей.
Башня над домом Академии теперь опознается как светелка выше чердака (светелкой можно называть, по Далю, вышку), где гражданин кантона Ури найден в петле на последней странице романа.
Часть II
Расправа
Атмосфера
«Народная расправа» состояла главным образом из слушателей Академии. Уставно разночинная, «Петровка» с самого начала своего существования, шестидесятых годов, была гнездом социализма, нигилизма, революции. Полвека здесь митинговали, конспирировались, хоронили типографии, отсюда посылали что-то на могилу Маркса, обыски бывали даже у профессоров, и в ходе обысков, бывало, загоралось.
Нечаевское дело оказалось кульминацией этого способа существования, но кульминацией, приближенной к началу действа: ноябрь 1869 года, – так что дальнейшее стало лишь нескончаемой развязкой.
Атмосфера Академии была, конечно, петербургской: это в Петербурге от малости истории, растущей от желания ее иметь, размножились бомбисты и мятежники и воцарилась смерть.
Строение каменное
Полное имя Академии – оксюморон такой же, как ее архитектурный образ. Здесь даже два оксюморона, оба достоевские.
Так, в имени Петровской земледельческой заложен важный Достоевскому конфликт земли и камня, камня мертвого. Камни в романе «Бесы» падают не с душ, а на души. Камни привязывает Верховенский к трупу Шатова, чтобы не всплыл. В названии Петровской земледельческой заложены возможность революции и невозможность земледелия: булыжник не его орудие.
А в имени «Петровская лесная» наглядна оппозиция камня и дерева, традиционно, чтобы не сказать банально, означающая оппозицию русских столиц. «Мы пустим пожары», – обещает Верховенский и продолжает: – «И взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное… В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!»
Достоевская метафизика яснеет в метафизике Петровского, этой модели Петербурга. «Строение каменное», которое Петр Верховенский думает ставить «в первый раз», соотносимо с мыслью Петербурга о себе – и о Москве как деревянной.
Сама Москва давно помыслила себя иначе. Как замечает Михаил Одесский, в древних текстах образ каменного града и первого из каменных кремлей, московского, отождествлялся с именем Петра-митрополита. Москва есть первый русский град Петров.
Жертва
Убитый Верховенским Шатов и прототип его с красноречивым именем Иван Иванович Иванов суть жертвы в основание русского коммунизма. Первая жертва революционного террора, с самого начала обратившегося на своих.
Но если Разумовское – модель Санкт-Петербурга, «Бесы» могут заключать иносказание строительной мистерии. Тогда и Шатов служит маской третьего лица.
Строительная жертва Петербурга – царевич Алексей, убитый собственным отцом. Стыдливая могила Алексея – подлинно краеугольный камень Петропавловского собора петербургской крепости. Важно, что этот камень лег в начало Петербурга раньше, чем другой – гроб самого царя Петра.
Если Петром двигала мысль, что Константин Великий обосновал свой Новый Рим, Империю и город, казнью сына, Криспа, – то суд по делу Алексея был предрешен и повороты следствия имели мало смысла.
И если та же мысль преследовала Грозного: «Вспомяни же и в царех великого Константина, како, царствия ради, сына своего, рожденного от себе, убил есть!» – убийство царевича Ивана обретает новую, метафизическую доказательность и страшный смысл. Прибавить песню «О гневе Грозного на сына» с ее смертным приговором царевичу.
Кровавые строительные жертвы были вызовом Рима Четвертого Москве, Константинополю и Риму христианскому. Город и царство христиан в подобных жертвах не нуждаются, поскольку на кресте принесена последняя из них.
В том и отличие тирана от вообще жестокого правителя, что первый полагает человеческие жертвы необходимыми для исполнения истории. Для продолжения или для окончания ее. Притом не гекатомбы жертв служат критерием тиранства, а отношение тирана к смыслу жертвы, даже единичной.
Ложный Петр
Согласно принятой интерпретации романа «Бесы» (автора которой даже трудно указать определенно), в образе Петруши Верховенского изобличен некий верховный лже-апостол, лже-Петр антихристовой церкви. Петруша ищет антихриста в получеловеке-полузвере Ставрогине, поскольку сам не человек, а мелкий бес. Два камня на ногах и голове убитого им Шатова суть бесовское пародирование и бесовское же двоение евангельского камня церкви («Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее.» – Мф. 16:18).
