Темная комната. Светлые стены, решетка на узком окне, кровать. Черное пятно в углу на кровати. Что-то хрупкое съежилось, обняло колени. Видны лишь глаза – большие, испуганные.
– Мама, – хочется сказать мне.
Но выходит лишь скрип вместо голоса.
Я делаю шаг, и она испуганно вжимается в стену.
– Нет, только не снова, нет, – стонет.
– Мама, это я. – Хочется сказать мне.
Но из горла рвутся звуки испорченного радио: щелчки, шелест, шипение. Словно помехи передающих сигналов. Неисправности.
– Хватит! – Вопит она нечеловеческим голосом. Швыряет в меня подушку, затем одеяло. Встает и трясется, машет руками. – Хватит меня истязать! Убирайся!
У нее истерика.
Я поднимаю руки, чтобы показать, что безоружна, и не причиню ей вреда. Но мои руки совсем не мои. Серая сухая кожа, длинные тонкие пальцы с черными ногтями – кривые, грязные.
– Только не снова, пожалуйста! – Бьется в истерике мать, пытаясь закрыться от меня.
– Прости, – хочется сказать мне.
Но не выходит.
Я не контролирую это.
Мне просто нужно это сделать. Нужно, и все. Иначе я умру, иначе не будет сил, иначе… Вот дерьмо, да я просто голодный зверь, которому нужно убивать, чтобы жить. Мне нужна ее боль, нужен ее страх, нужна ее душа – она покинет тело, стоит лишь посильнее сдавить горло. До хруста. Вот так…
Дилинь-дилинь. Динь-дилинь!
Я просыпаюсь и вскакиваю с прохладной травы. Хватаюсь за собственное горло, оглядываюсь, в панике провожу ладонями по лицу.
Что это? Где я? Кто… как…
Часы на руке все еще вибрируют.
Мне никак не удается отдышаться. Все было таким реальным.
И в это же мгновение на меня вдруг налетает ворон.
– Кр-ра! – И едва не хватает за волосы.
Вот черт!
Я отбегаю на несколько метров в сторону, но оттуда на меня налетает другая птица. Тоже ворон, только немного поменьше. И с криком едва не вцепляется мне в лицо. Я чудом успеваю броситься на землю и откатиться за куст.
Крики усиливаются. Эти двое кружат вокруг меня, взмахивая широкими крыльями. Я прячу голову, закрываясь руками, в панике перебежками несусь меж деревьев и вдруг замечаю то, из-за чего они так всполошились – крохотный неказистый вороненок. Видимо, выпал из гнезда.
А это его родители – отгоняют подальше чужаков. Каждого, кто может представлять для малыша опасность.
– Все, ухожу-ухожу! – Ору я, добавляя хода.
Но вороны провожают меня криками и попытками прихватить за плечо или голову. Такие отважные!
Надо признать, эта погоня меня взбодрила.
Или сон. Что-то точно помогло, и теперь я чувствую силы, чтобы продолжать свой путь. А вот и какое-то поселение маячит вдалеке. Интересно, хватит ли мне на билет до Моненфлода?
Снимаю с плеч рюкзак, расстегиваю замок на кармашке, запускаю туда руку и достаю деньги. Купюр явно больше, чем было до этого. Целых семь сотенных! Да она с ума сошла! Здесь хватит на дорогу, на гостиницу и на еду.
Мне хочется плакать от благодарности. Я прячу деньги в карман брюк и складываю ладони в молитвенный жест.
– Спасибо, дорогая незнакомка. Если бы я умела, то помолилась бы за тебя. И если бы могла. Вряд ли, демонам-оборотням позволено молиться? Наверняка, их молитвы даже не доходят до Всевышнего. А если и доходят, то он, скорее всего, отшвыривает их обратно. Пинком. Во всяком случае… кем бы ни была эта прекрасная женщина, пусть у нее все будет хорошо.
Глава 24
Холодное, полное мороси утро сменяет промозглую ночь. Я провожу языком по сухим губам. Дело не в голоде и не в жажде, мне просто нужно поспать – хотя бы недолго, но, увы, эта роскошь сейчас недоступна. Чертова тряска! Она так монотонна, что настраивает организм на сон. Нужно что-то делать с этим, дольше я не выдержу.
– Вот здесь, за поворотом! – Сообщает старик, на краю чьей повозки я встречаю это утро.
– Отлично. – Отвечаю я.
И впиваюсь ногтями в собственные ладони – боль помогает не засыпать. Сколько уже часов прошло с того момента, как я покинула Реннвинд? Сорок? Пятьдесят? Сколько это в днях? У меня мутится рассудок. Еще и погода испортилась – кажется, будто чертов город дождя и ветра преследует меня по пятам.
– Что вы забыли у этих бродяг?
– Что? – Очухиваюсь я.
– Я спрашиваю, что вам понадобилось в цыганском таборе, милочка? Вы не похожи на одну из них.
Я прочищаю горло. Зря спросила у него дорогу, зря напросилась на помощь – теперь этот старикашка выдаст меня, если кто-то будет спрашивать.
– Изучаю культуру каале. – Брякаю я. – Обычаи, легенды и сказания, старинные верования.
– Какая ж там культура! – Плюется он через плечо. – Пьянчуги и воры! Ребятня у них носится – босая, немытая, фрукты и овощи с деревни тащат, учиться в школу не идут, а взрослые вообще… тьфуй! – Плюет еще раз. – Темнота! Живут первобытными инстинктами. Одна морока от них, да грязь. Управы на это племя никто не может найти! Выселить их, да и забыть!
Заметив вдалеке среди деревьев очертания трейлерного парка, я снимаю капюшон и спрыгиваю с повозки.
– Спасибо, дальше сама дойду! – Догоняю и вручаю старику купюру.
– Тпр-ру! – Приказывает он лошади. – Ну, как знаешь. – А это уже мне.
Он разворачивает телегу и убирается прочь по той же кочковатой дороге, а я, проводив его взглядом, направляюсь к вагончикам. Их четыре штуки – все спрятаны меж деревьями. А возле вагончиков разбита настоящая свалка из старой мебели и деталей от автомобилей. В кузове одной из таких ржавых машин, несмотря на ранний час, играют маленькие дети.
– Эй, есть кто взрослые? – Спрашиваю я. – Где мама? Папа?
Смуглые чертенята, завидев меня, разбегаются, кто куда.
– Эй, есть кто живой? – Зову я.
На столике возле одного из трейлеров остатки вчерашней пирушки: пустые бутылки, пепельница, остатки нехитрой закуски на железной тарелке. Все это мокнет под дождем.
Я решаюсь постучать в дверь.
– Простите, пожалуйста!
Стучу, но все без толку. Хозяева будто растворились. Все вокруг притихли, даже птицы, точно участники сговора, больше не чирикают и не поют.
– Я только хотела спросить! – Говорю я.
– О чем? – Низкий женский голос заставляет вздрогнуть.
Я оборачиваюсь и нервно вцепляюсь в лямки рюкзака.
– Здравствуйте.
Передо мной высокая, широкоплечая цыганка с черными, как уголь, глазами и такими же волосами. На ней сарафан на тонких лямках, мужские ботинки, на запястьях немыслимое количество браслетов, а в руках таз с мокрым бельем, которое она, очевидно, только что постирала и собралась развесить на веревках меж деревьев.
