Я слышу шелест шагов, слышу ее дыхание и понимаю, что она уже у самой кровати, но все еще вне поля моего зрения.
— То, что случилось с Эви, — твоя вина. — Она говорит спокойно, но в голосе различимы колебания, какая-то пугающая нервозность.
Это правда. Я виновата в том, что случилось с Эви, но не ей упрекать меня — здесь есть и ее вина.
Не нужно слушать ее слова, полные яда. Не нужно поддаваться им.
Сердце колотится как обезумевшее. К горлу подкатывает тошнота. Это пугает — ведь если меня сейчас стошнит, то я задохнусь раньше, чем дежурные медсестры успеют добежать до палаты.
Снова шелест. Это она — прижимается к стене, чтобы остаться вне поля зрения.
Издевается.
Но вот она делает шаг, и я вижу ее лицо, но расплывчато — в виде цветового пятна справа. Значит, она стоит на уровне моих глаз, но не вплотную к кровати.
Если б только было возможно скосить глаза, хотя бы чуть-чуть…
— Говорят, ты совсем не можешь двигаться, даже на миллиметр. Говорят, никто не знает, видишь ты или нет, но я все равно хочу тебе кое-что сказать… И показать.
Мне не нравится, как это звучит.
Я начинаю мотать головой из стороны в сторону, левой рукой тянусь к кнопке вызова, которая висит на толстом шнуре всего в паре сантиметров, — тянусь так, что пальцы сводит от напряжения; ору во весь голос, зову медсестру, чтобы она вывела ее отсюда…
Но все это происходит только в моей голове.
Теперь, когда она замолкла, в палате опять слышно лишь тиканье часов и сиплый шорох аппарата искусственного дыхания, а еще на мое лицо и руки оседает влага, липнущая к коже, словно ядовитые пары.
Интересно, как ее пропустили через охрану? Или они там вообще не смотрят, кто идет?
Медперсонал заходит сюда три-четыре раза в день, чтобы снять показания приборов, проверить, нормально ли функционируют системы поддержки жизнедеятельности и так далее. Обязательно заглядывает кто-нибудь из врачей: доктор Чанс или доктор Шоу. Иногда они заходят вместе.
Рано утром появляется уборщица — быстро проводит шваброй под кроватью и тут же убегает, оставив в воздухе едкий шлейф дезраствора, от которого еще долго першит в горле. Вторая уборщица приходит ближе к вечеру. Но никто из них на меня даже не глядит. И уж тем более не говорит со мной. Ну, кроме той очаровательной медсестры.
А сейчас сюда пришла женщина, которую я искренне надеялась не видеть больше никогда в жизни…
«Эви», — мысленно шепчу я.
— Ты еще помнишь Эви? Помнишь, что ты с ней сделала?
«Каждый день. Каждый день я думаю о ней, каждый день».
— У тебя была одна по-настоящему важная задача — заботиться о ней. А ты еще считала себя достойной, ха-ха… Ее даже не забрали, ты просто сама ее отдала.
«Я не отдавала! Ее забрали. Кто-то забрал у меня Эви».
Ее лицо нависает над моим лицом, и я вижу ее глаза; в них что-то среднее между злобой и ненавистью.
Она отводит руку за спину и вдруг выбрасывает ее вперед. Я жду удара, но вместо этого вижу что-то плотное и белое.
Кусочек картона, которым она трясет прямо перед моими глазами.
Фотография Эви.
Ее хорошенькое личико стало старше; лазурные глаза превратились в озера печали. Похожая на клубничку родинка видна лишь наполовину.
Я не видела ее три года.
На этом фото ей лет восемь.
Сила рождается где-то в солнечном сплетении и течет по телу, наполняя живот, грудь, горло и, наконец, голову. В мозгу происходит взрыв.
И я моргаю.
Моргаю на самом деле.
Ее лицо сначала застывает в неподвижности, потом перекашивается. Пораженная, она делает шаг назад.
— Но мне сказали, что ты не двигаешься, что…
Голос прерывается, она снова подходит ко мне, проверяет — не почудилось ли?
Но нет, не почудилось — я на самом деле моргнула!
Вот только осознанная попытка сделать это еще раз оканчивается провалом.
Я с силой смежаю веки. По крайней мере, пытаюсь. Но движение опять происходит только внутри моей головы.
Я пытаюсь снова и снова — раз, еще раз, еще…
Зажмуриваюсь до рези в глазах, потом распахиваю их снова.
Ничего.
Я опять разучилась моргать. Не знаю, почему тогда вышло, а теперь не выходит.
Распахивается дверь. Она испуганно ахает и оборачивается.
— Мисс Макговерн? — Это голос доктора Чанса. — Медсестры сказали, что вы здесь.
Сердце начинает биться где-то в горле.
«Скажи ему! Скажи, что я только что моргнула».
— Да. — Она отворачивается. — Здравствуйте. Я ее сестра.
— Я полагаю, вам сообщили о ее состоянии?
«У меня нет сестры».
— Д-да. — Голос вибрирует от эмоций. Потрясающая актриса.
— Мы уже длительное время не наблюдаем никаких изменений в состоянии вашей сестры, и нас это беспокоит. Она не может самостоятельно дышать и глотать. Нам придется… — он делает паузу, — принимать серьезное решение, и довольно скоро.
«Скажи ему, что я моргнула. Пожалуйста, скажи».
— Да-да, конечно, я понимаю. Это так печально… — Она шмыгает носом и поспешно вынимает из сумочки платок. — Я сейчас говорила с ней, следила за реакциями и ничего, совсем ничего не увидела. Сомневаюсь, что она все еще с нами. Такое впечатление, что ее уже здесь нет.
— Именно. И, возможно, думать о ней так и значит проявлять настоящую доброту.
«Я здесь, — кричу я. — Я еще здесь!»
— Если хотите поговорить, мисс Макговерн, давайте пройдем в мой кабинет. Доктор Шоу, моя коллега, тоже присоединится.
Дверь открывается. И снова закрывается.
Я остаюсь одна.
В комнате не слышно ничего, кроме тиканья часов и аппарата, но на них я уже не обращаю внимания.
Света за окном становится меньше. Значит, солнце уже зашло за здание, и скоро в палате станет холодно, будто в морге.
Я слышу шелест листьев — значит, поднялся ветер и стучит веткой в окно. Если б эта ветка задевала мое лицо, то листья кололись бы и царапались, но отсюда они кажутся расплывчатыми и почти невесомыми. Как дыхание Эви во сне.
Слезящимися глазами пытаюсь моргнуть, но ничего не выходит. Ощущение взрыва в черепной коробке больше не повторяется.
Меня словно выпотрошили, во всем теле нет ни капли жизни.
Мысленно проецирую на потолок фото подросшей Эви. Я видела ее всего несколько секунд, но этого оказалось достаточно. Мозг зафиксировал изображение вплоть до мельчайших деталей, и теперь я снова вижу пухлые, гладкие щечки и локоны, спадающие на красное клетчатое платье с белым кружевным воротничком. Главное — постараться не обращать внимания на слезы, высвеченные вспышкой.
