Константин также счел необходимым почтить память матери при строительстве своей столицы. Иоанн Малала сообщает, что император установил «статую своей матери Елены Августы на небольшой порфировой колонне» на площади напротив здания сената в Константинополе (Malal., Chron. XIII, p. 321; Chron. Pasch. s.a. 328). Сама площадь получила название Αὐγουσταῖον, что связывалось византийскими авторами с титулом Елены
[357]. Установка статуи Елены в Константинополе тем примечательнее, что в новой столице не зафиксировано ни одной статуи в честь отца Константина, Констанция Хлора. Порфировая колонна также должна обратить наше внимание – колонна из аналогичного материала поддерживала статую самого Константина на Константинопольском форуме его имени
[358].
Итак, мы видели, какой путь прошла Елена. Ее брак был наиболее сложным моментом в генеалогических построениях Константина Великого. Именно поэтому он держал мать несколько в тени все то время, пока был занят борьбой за единоличную власть. В официальном пространстве матери как бы не существовало: в официальных источниках Константин представлен сыном Констанция Хлора, что отводило от Елены возможные нападки противников Константина. Вместе с тем показательно, что после победы над клеймившим его происхождением Максенцием Константин отвечает ему – уже мертвому (!) – тем же и представляет его подкидышем. Обратим внимание, что такая фальсификация «лишала» Максенция и отца, и матери. Таким образом, даже в период пребывания Елены в тени Константин чрезвычайно чуток к статусу своей матери. При его дворе она окружена почетом, и Константин прислушивается к ее мнению: в случае со своими братьями по отцу он явно идет навстречу пожеланиям матери (при этом не разделяя, как кажется, ее мнения или не относясь к нему слишком серьезно). Все это демонстрирует личное отношение Константина.
Ситуация меняется в 324 году, когда Константин, оставшись единоличным правителем, получил свободу в формировании правящей династии. Елена из малозаметной фигуры стала родоначальницей династии, слава которой была увековечена всеми доступными средствами – монетными чеканками, надписями и переименованиями географических объектов. В роли родоначальницы Елена потеснила Констанция Хлора, значение персоны которого заметно падает после 324 года. Вероятно, мы можем говорить здесь о личном выборе Константина.
Характеризуя отношение Константина к матери, Евсевий называет императора «почитающим мать от избытка благочестия (δι’ εὐσεβείας ὑπερβολὴν μητέρα τιμῶν)» (Vita Const. III.47). Сам автор видит в этом важную для него иллюстрацию христианской добродетели, однако несомненно, что enoePeta в данном случае эквивалентно и традиционной римской pietas, которая подразумевала в том числе почитание родителей
[359]. Таким образом, персона Елена и ее почитание являют собой важные элементы не только в династической политике, но и во всей идеологии императорской власти Константина Великого.
§ 2. Женщины императора Константина Великого
Мы намеренно отказываемся в названии параграфа от слова «жена», так как нарративная традиция фиксирует взаимоотношения Константина с женщинами разного статуса (что мы, собственно, и рассмотрим). Личная жизнь императора зафиксирована довольно отрывочно. В поисках надежной опоры мы могли бы обратиться к testimonia самого Константина. Однако он нигде – ни в речах, ни в обширной переписке – ни словом не обмолвился о своей личной жизни
[360] и никак прямо не проявил личного отношения даже к жене, с которой прожил порядка девятнадцати лет (307–326 гг.) и которая родила ему троих сыновей и двух дочерей. Однако, следуя хронологическому порядку, мы должны начать с первой известной нам женщины Константина, которая могла иметь значение для его династической политики как мать его первого сына – Криспа.
а) Минервина
Статус матери Криспа, первого сына Константина, рожденного до его брака с Фаустой, не ясен. Псевдо-Аврелий Виктор, единственный называя ее по имени (Минервина), использует термин concubina (Epitome de caes. 41.4), Зосим сообщает о наложнице
[361](лаЛЛакц – Hist. Nov. II.20.2). Другая ситуация в официальных источниках. Оратор, произносивший речь на свадьбе Константина и Фаусты в 307 году, говорит:
«…выйдя из отроческого возраста, [Константин] сразу подчинился законам о браке, так что на заре своей юности сформировал душу, готовую к супружеству и не допустил в свое святое сердце никаких изменчивых влечений, никаких наслаждений, присущих этому возрасту, уже тогда явив собой новое чудо – юношу, всецело преданного жене (iuvenis uxorius)? (Pan. Lat. VI.4.1).
Речь явно идет о женщине, занимавшей место жены Константина до Фаусты; вероятнее всего, что автор указывает на Минервину. Официальное упоминание, а также выбор слова uxor, т. е. «жена», позволяет предположить, что Минервина была не сожительницей (concubina), но законной женой (uxor / coniunx)
[362]. Упоминание прежней жены (не говоря уж о наложнице) Константина не очень уместно в присутствии жены молодой (Фаусты), а также тестя (Максимиана Геркулия). В связи с этим мы принимаем давно озвученную в историографии мысль, что к моменту этой свадьбы Минервина уже умерла
[363]. Косвенное же указание на эту женщину, вероятно, использовано автором с целью демонстрации целомудрия жениха.
Нас, впрочем, интересует вопрос: была ли Минервина задействована в династических конструкциях Константина? На основании того факта, что ее имя ни разу не упоминается на официальном уровне, мы вынуждены дать скорее отрицательный ответ. Любопытна точка зрения Т. Д. Барнса, который считает Минервину родственницей (племянницей) Диоклетиана
[364]. Исследователь подкрепляет свое мнение тремя соображениями. Во-первых, Константин, как член большой тетрархиальной семьи, должен был получить в жены «принцессу» (как его отец, Констанций Хлор, и Галерий, а также женатый на дочери последнего Максенций, сын Максимиана Геркулия); во-вторых, имя Минервины отсылает к Минерве, дочери Юпитера, который считался покровителем Диоклетиана; в-третьих, Константин позже постарался дистанцироваться от персоны Диоклетиана. Первый аргумент кажется натяжкой; логичен вопрос: если императорское происхождение жен перечисленных императоров зафиксировано источниками, то почему нет таких свидетельств о Минервине? Аргумент с именем также не выглядит убедительным – похожее имя (Минервий) носили два ритора из Бурдигалы
[365], которых в таком случае стоит также записать в «родственники» Диоклетиана. Третий аргумент, хотя и может быть подкреплен единичными случаями уничтожения имени Диоклетиана в ряде надписей
[366], все же несостоятелен. Диоклетиан никогда не был предан «проклятию памяти»; Аммиан Марцеллин сообщает о существовании еще в 350-х гг. «гробницы Диоклетиана», накрытой «пурпурным покрывалом» (Res Gest. XVI.8.4). Нелюбовь Константина к Диоклетиану могла иметь личный характер
[367]. Но в политическом смысле он бы всенепременно воспользовался этой родственной связью, как пользовался и будет пользоваться позже своим родством с Максимианом Геркулием.
