"Так она хранит твой запах".
Прочитав это, Лиза сбилась с дыхания, а губы сами собой расползлись в улыбку. Вот как так-то? Ведь как в юность вернулась. Тогда, влюбившись в 9 классе в соседа по парте, она тоже, только прочитав его записку, улыбалась, не могла уснуть и пыталась увидеть скрытый смысл в простых словах.
“Так она хранит твой запах”.
Такие простые слова, но как они греют душу! Рука сама потянулась погладить одну из подвесок. Всего за пару месяцев этот жест стал почти автоматическим. И тут Лиза сделала то, что никогда и ни при каком раскладе не сделала бы раньше – она расстегнула пуговку на блузке и сфотографировала себя. Нет, не себя. Его подарок. Ничего эротического, просто третья расстегнутая пуговка, даже не открывающая ложбинку между грудей. Расстегнула, чтобы было лучше видно колье, которое она и сфотографировала. Проверила, что не видно ничего лишнего, и тут же отправила Герману. Щеки при этом полыхали так, будто она отправила ему фото в стиле "ню". Следом полетело сообщение:
"Оно меня успокаивает".
Нет, правда, казалось бы, что здесь такого? Он ей продемонстрировал её подарок, показав, что дорожит им. Она, в ответ, сделала то же самое. Тогда почему у неё такое чувство, что они с Германом делают что-то такое за что родители, узнав, отругают? Хотя, в их случае, конечно, не родители, а дети. Точнее, дочь Германа. Нет, неправильно это. Да и Вильма, узнав, может сделать то, чем пригрозила – лишит её общения с внуком. Герману хорошо, он рядом! Так что именно Лиза рискует потерять общение с внуком.
То, что сама ситуация абсурдна – это понятно! Это даже не обсуждается. Тем более, сейчас, спустя время, и тем более, что сама Лиза уже приняла её. Приняла тогда, сидя в машине с Германом. Так что уж теперь то бунтовать? А теперь именно так и получается, как она и сказала своей матери: дети расстались, и вот она я! Явилась, не запылилась. Нет, неправильно это.
С этим мужчиной ей не нужен был простой флирт.
Флирта ей, неожиданно, хватало. Почему неожиданно? Да потому, что она ведь не вешала объявления на своем лбу, что свободна. А мужчины вдруг стали пытаться с ней познакомиться. В кафе, на прогулке в парке, да даже в магазине, стоя в очереди в кассу. Не с красавицей Ингушей, которая моложе её почти на 15 лет, а именно с ней, с Лизой.
Дружба тоже вряд ли бы между ними завязалась. Не верила Лиза в дружбу между мужчиной и женщиной. Ну, разве что, будь он моложе её, скажем, лет на 25. Она же не всеми любимая певица, чтобы крутить романы с мужчиной, который годится ей в сыновья.
Нет, с Германом ей хотелось именно серьёзных и длительных отношений. Вот они у неё и будут: им ещё внука растить! Их общего внука. Да, вот уже совсем скоро она станет бабушкой. Странное чувство. Радость от рождения внука и одновременно осознание того, что вот она, и старость, подкралась тихо и незаметно…
Да! Вот на этом и зафиксируйся, Элизабет! Ты уже почти бабушка, какая уж тут любовь…
А Герман, получив в ответ от Элизабет фото той цепочки с тремя подвесками, замер от собственных ощущений во всем теле. В ушах стучал пульс, руки предательски задрожали, а в паху потяжелело так, как давно не тяжелело. Быстро и стремительно, как в юности при виде красивой девушки в мини-юбке. Ни лица, ни даже намека на эротизм на фото, присланном Элизабет, не было и в помине. Всего лишь фото цепочки. Но цепочка была на её груди. Вот ворот белой блузки, простая пуговка, а вот родинка. Как раз рядом с одной из подвесок. Простая обыкновенная родинка, каких много на теле. Но он представил эту женщину полностью обнаженной, в одном лишь этом колье и то, как он будет целовать и эту родинку, и все, какие найдет на её теле.
– Да что б тебя! – ругнулся Герман сам на себя, поняв, что в паху потяжелело, – это ж надо, как меня накрыло от одной лишь фотографии. Это ж так и до позора недалеко, в реальности то! Я ведь кончу раньше времени, едва увижу, как она эти самые пуговки на своей блузке расстегивает!
И только потом Герман осознал, что говорит о самом факте того, что именно он увидит и сделает. И говорит он об этом не в условном наклонении. Вот те раз! С чего вдруг? Он же сам озвучил Элизабет условие дочери, и она его приняла. Смирилась, ушла из его жизни.
И он даже научился с этим жить – спасибо работе, спасала! А потом этот перелом и три недели в кровати. Он помнит свою реакцию на слова врача, когда пришел в себя после операции:
– К Вам посетительница! Я, конечно, против визитов, ещё слишком рано, но она настаивает. Так что разрешаю Вам 10 минут общения!
Почему вдруг его мозг нарисовал картинку, что именно Элизабет сейчас зайдет к нему в палату? Зашла, конечно, дочь, потому что ведь он сам просил позвонить именно ей. Его тогда спасли слова врача о том, что на общение всего 10 минут отведено. Впервые в жизни Герман был рад тому, что Вильма должна была скоро уйти.
С желанием позвонить Элизабет он боролся на протяжении недели. Когда ты лежишь, прикованный к постели, чего только не приходит на ум! Потом привычно спасла работа, уход в неё с головой, и желание позвонить отступило. Не ушло насовсем, нет! Просто притупилось.
А потом, ещё через неделю, Вильма сообщила, что они с Алексом разорвали помолвку. Аргументы в защиту парня Вильма слушать не хотела. Герман опять не узнавал свою дочь. Она стала злой, даже деспотичной.
– Он не может уехать и бросить меня на долгих четыре месяца! – кричала она на все слова Германа о том, что ведь и она может поехать к Саше в Японию.
– Что я там буду делать? Создавать наряды для гейш? Или для сдвинутых на анимэ малолеток?
Признаться, Герман тогда чуть не сорвался и не позвонил Элизабет. Сейчас ничто не мешало им быть вместе. Но как она восприняла бы этот его звонок? Как-то всё глупо, и как будто не про него! Видел бы его тогда кто-нибудь из деловых партнеров, не поверил бы, что перед ним тот самый Герман Штерн, тот, кого все называют айсбергом. От былого айсберга в тот момент осталась только лужица. Маленькая и жалкая. И он, Герман, начал опять наращивать свой панцирь из корки льда. Благо завод, который они открывали в Китае, требовал много внимания и сил.
Теперь даже Вильма не могла пробиться под эту его корку льда. Не потому, что не хотела, нет, дочь делала попытки общаться, как раньше. У него не получалось как раньше.
Услышав сегодня, как Вильма говорит с кем-то по телефону, он сначала не придал этому значения. Мало ли с кем его дочь общается? Но потом он понял, услышал, почувствовал: Вильма говорит с Элизабет!
"Хорошо, буду. Спасибо!" и "Хорошо, я Вам его напишу!" сказанные не свойственным для Вильмы в последнее время резким тоном, а сказанные спокойно и даже неуверенно, и навели его на эту мысль.
Его Элизабет, эта невероятная женщина, что-то такое затронула в душе его дочери, он это слышал. Она смогла достучаться до его дочери! Подтверждением стали последующие слова дочери: "Она хотела знать, как я себя чувствую. Мы говорили обо мне и о том, как протекает беременность!
