Босс жестом остановил полет его творческой мысли.
– Погоди, погоди… Дело не в этом, Нирке…
Амнон закончил возиться с очками, приладил их на нос и недоуменно воззрился на лежащую перед ним стопку конвертов. Казалось, он заприметил их только сейчас, протерев стекла.
– Дело не в этом, – повторил босс и, вздохнув, потянул к себе верхний конверт. – Дело вот в чем… На, возьми, это тебе.
Нир взял конверт. Амнон снова вздохнул – на сей раз с явным облегчением.
– Не расстраивайся, дружище… – он откинулся на спинку кресла. – Такое в жизни случается, и увы, не единожды. Сокращения, знаешь ли, похожи на диету: сначала она лечебная, потом становится голоданием. Первыми убирают ненужных, затем берутся за неумелых. Ну а когда лишнего жирка уже не осталось, отрезают живое мясо. То есть тех, кому платят выше среднего. Иными словами, таких, как ты, Нирке. Тем более ты ведь все равно ушел бы через полгода…
Новость была такой неожиданной, что Нир только сейчас осознал, о чем идет речь. Уж если в чем-то он был свято уверен, так это в своем незыблемом положении на работе.
– Секундочку… – вымолвил он, в изумлении глядя на босса. – Вы что, меня увольняете? Прямо сейчас?
Амнон кивнул. Соскочившие с его лысины световые зайчики весело запрыгали по стеклянной стене.
– Прямо сейчас. Дорабатывать этот день не надо, езжай домой. Письмо в конверте, зарплата придет в банк, остальное получишь по почте… – босс неловко поерзал в кресле и сменил тон с делового на доверительный: – Да не бери ты так близко к сердцу. Тебе сколько лет… – мальчишка! Ни семьи, ни ипотеки, ни долгов, ни обязательств. И потом, на черта тебе этот телемаркетинг? Через год тебя с твоим дипломом в такие фирмы возьмут, на такие деньги – ого-го! Не то что некоторых, которые постарше… которым деваться некуда…
– Значит, прямо сейчас… – повторил Нир, все еще не в силах поверить в происходящее. – Ну и денек…
Механически переставляя ноги, он спустился в зал. Шуки поднялся навстречу; глядя на участливо-тревожное выражение его лица, Нир поневоле рассмеялся.
– Веселей гляди, приятель! – подбодрил он друга. – То ли еще будет!
– Нир… подожди… куда ты?
– Домой, братан, домой, – на ходу ответил Нир.
– Если доеду. Ну и денек… Ну и денек…
Он повторял эти слова, как мантру, всю дорогу до Эйяля. Отец еще не вернулся с работы, Лидия Сергеевна возилась на кухне. Увидев внука, она удивилась:
– Сереженька? У тебя ведь сегодня вечерняя смена… Заболел?
И подошла поближе, чтобы если и не услышать ответ, то хотя бы понять его по движению губ.
– Неужели вот так бывает, бабуля? – сказал Нир.
– Еще утром у человека было всё, а к вечеру уже ничего. Как же это?..
Бабушка сделала непроизвольное движение руками, будто хотела обнять его, как обнимала очень-очень давно, когда ей приходилось для этого наклоняться или приседать на корточки. Но сейчас наклоняться пришлось бы уже ему, причем сильно, так что объятие выглядело неуместным, и руки Лидии Сергеевны, нерешительно дрогнув, опустились. Зато глаза просветлели, а лицо разгладилось и словно помолодело.
– Ничего, сынок, – так она стала называть Нира после смерти матери, хотя и нечасто, по особым случаям. – Ничего, сынок. Не расстраивайся. Теряешь только то, что и не было твоим. А свое, настоящее, никак не потерять, только вместе с жизнью. Будешь есть? Я могу поджарить шницели, быстро…
– Шницели? – переспросил он, адресуя вопрос скорее собственному животу, чем бабушке.
Однако живот глухо молчал, занятый перевариванием общей душевной горечи. Нир вздохнул и махнул рукой:
– Нет, пойду спать. Не будите, ладно? Ну и денек…
Он боялся, что не сможет задремать, но провалился в сон сразу, едва успев раздеться.
Когда-то Нир уже посещал Учреждение, но лишь однажды, вместе с обязательной школьной экскурсией и совершенно нечувствительно. Это явно были старшие классы, потому что в памяти от поездки осталась одна Сигаль, с которой они тогда еще только переглядывались, но переглядывались до боли в сердце, до головокружительного коловращения замирающей, истончившейся, невесомой души. Все остальное содержание мира едва годилось для того, чтобы служить бледным фоном ее тонкого профиля, линиям ее фигуры, обдуманно беспорядочной гриве волос, которые она то и дело поправляла, не забывая при этом поглядывать из-под руки на Нира, дабы лишний раз удостовериться в безграничности своей власти над всеми его планами и помыслами.
Вот и сейчас, продвигаясь в утомительной утренней пробке на подъезде к Садам Сахарова и старательно припоминая картины того дня, Нир видел в основном ее, свою любовь десятилетней давности, – зрелище крайне неуместное и нежелательное ввиду неминуемой разлуки, усугубленной совсем еще недавней ссорой. Ссорой или разрывом?..
Сигаль и музейные стенды с черно-белыми фотографиями и блеклыми картами. Сигаль и просторный пустой зал с язычком пламени над газовой горелкой. Сигаль и коричневый товарный вагон, зависший над неожиданно широко распахнувшимся пространством иерусалимских холмов, иерусалимского неба и как минимум равновеликим всему этому образом прекрасной Сигаль, Сигаль, Сигаль… Попробуй управься с нею, с этой непослушной памятью.
Внутри города стало свободней и даже дышалось как будто легче. Проехав перекресток Шаарей-Цедек, Нир свернул направо по указателю. Дорога нырнула вниз и покатилась вдоль ровного ряда кипарисов. По-видимому, из-за рельефа местности звуки города здесь совсем не слышались, не было видно и городских домов – ничего, кроме узкого шоссе и ровного строя остроконечных дерев, напоминающих не то римских легионеров, не то легионерские копья. Нир ехал медленно, чтобы не пропустить следующий поворот. Дорога казалось совершенно безлюдной – ни попуток, ни встречных машин, и это тоже удивляло – ведь еще минуту назад он свернул сюда из суетливого потока торопящихся, раздраженных, сварливых автомобилистов.
Он уже решил, что заехал не туда, но в этот момент впереди показалась будка охранника, а за нею – стоянка и несколько пустых экскурсионных автобусов. Припарковавшись, Нир вышел на большую и тоже странно безлюдную круглую площадь и осмотрелся. Здания. Ступеньки. Стеклянная стена. Где же люди? Ах да – вон мелькнул кто-то… и еще… и там тоже… Да, посетители были, но в то же время как-то не вполне ощущались. Чувство… как бы его назвать?.. – чувство одиночества, вот как – неуютное чувство одиночества, начавшееся еще с кипарисной дороги, плотным, хотя и невидимым облаком висело над всем этим местом.
Нир мотнул головой, отгоняя неприятное настроение.
«Ну при чем тут место? – сердито выговорил он сам себе. – Не сваливай на других свои личные проблемы. Когда у тебя все плохо, это еще не значит, что весь мир – чернуха. И вообще, если хочешь получить должность, то встряхнись и гляди уверенней.
На рабочих интервью не любят депрессивных кандидатов».
