– Ерунда, – сердито ответил муж. – Пойдем спать. Утро вечера мудренее.
– Ты видел, как он тут… глазами по стенам шарил… – тихо проговорила Рейна.
– Кто шарил?
– Кто-кто… Петро твой, вот кто. По мне так лучше бы Войка.
– Ага, Войка, – саркастически отозвался Золман.
– Войка-то, чай, глазами не по стенам шарит, а по тебе. Думаешь, я не вижу?
– Да хоть бы и так! – вспыхнула Рейна. – Хоть бы и по мне. Но ему я верю. А Билан этот твой…
– Хватит! – Золман саданул кулаком по столу. – Что сделано, то сделано. Петру я верю, как самому себе. Мы с ним вместе не пуд соли съели, а целый вагон. Хватит!
– Не кричи на меня…
Рейна опустила голову, плечи ее вздрагивали.
Муж присел рядом, обнял, прижал к себе.
– Не плачь, Рейнушка, не плачь, королева моя.
Все будет хорошо, вот увидишь. Кто только через эти места не ходил – вот и немцы пройдут. Пройдут и кончатся. Как мудрецы говорят: если накатывает большая волна, пригни голову и подожди, пока схлынет. Вот и мы подождем…
Ждать пришлось недолго. Уже на следующее утро прибежал соседский паренек, давидкин приятель: немецких мотоциклистов видели на черновицком шоссе, в направлении Хотина. Золман сразу же велел Рейне собираться: пришло время воспользоваться приглашением Петра Билана. Обычно спокойная и основательная, на сей раз она почему-то всполошилась, стала бестолково метаться, то вытаскивая из комода, то отбрасывая в сторону нужные и ненужные вещи, хватаясь одновременно и за корзинку с едой, и за детские одежки, обувки, игрушки. Золман прикинул, стоит ли брать с собой винтовку, которую он заблаговременно вынул из тайника, и решил не брать, чтобы не подвергать семью излишней опасности. Вот проводит жену и детей до билановской хаты и тогда уже вернется защищать свой собственный дом от предполагаемых погромщиков.
За ворота вышли ближе к полудню, каждый со своей ношей: Рейна с корзинкой и хныкающим Борухом на руках, Золман, Давидка и Фейгеле – с вещевыми мешками за спиной. Идти было недалеко, минут десять-пятнадцать. В суете сборов Рейна не прислушивалась к тому, что происходило снаружи, и теперь удивилась, когда улица встретила их странными звуками, прежде совершенно не свойственными этому тихому месту. Над селом Клишково низким облаком висел негромкий, но явственно различимый вой, перемежаемый резкими восклицательными знаками криков, тут же, впрочем, теряющихся в вязком болоте монотонного ноющего стона.
– Быстрее! – скомандовал Золман, прибавляя шагу.
В гражданскую ему уже приходилось слышать этот страшный звуковой фон, неизменно сопровождающий еврейские погромы. Правда, тогда он был молод, силен и окружен вооруженными товарищами. Тогда он отвечал лишь за самого себя, а потому не боялся ни Бога, ни черта…
«Надо было захватить винта, – подумал он. – Или не надо? Нет, не надо. На открытом месте толпу лучше не дразнить. Только бы миновать улицу. Две минуты по улице, а потом снова переулок. В переулке уже не так опасно…»
На первый взгляд, перекресток с главной деревенской улицей показался Золману безлюдным. Он так и не понял, откуда вдруг перед ним выросла группа молодых мужчин. Двое из них держали в руках винтовки, остальные помахивали кольями. Золман Сирота остановился. Сын ткнулся ему в бедро с одной стороны, дочка – с другой, за спиной прерывисто дышала от быстрой ходьбы Рейна с маленьким на руках. Всем своим существом он чувствовал их нарастающий страх. Их страх и свое отчаяние.
– Здорово, мужики! – сказал Золман, растягивая губы в улыбке. – Гуляете? Свадьба, что ли?
Высокий парень с винтовкой шагнул вперед.
– Ага, свадьба, – подтвердил он и ударил Золмана прикладом в лицо. – Женим жида на свинье.
Сзади задушено вскрикнула Рейна. Заплакали Давидка и Фейгеле, в голос заревел Борух.
«Стоять! – скомандовал себе Золман. – Стоять!
Пока я стою, бьют только меня. Стоять!»
Перед глазами его плыли и расплывались красные круги. Дети стояли рядом, вцепившись в его штанины. Его дети. Здесь на улице у них не было ни единого шанса. Ни тебе вагонного купе, ни тебе купейной лавки.
– А это чего у вас? Подарки? – поинтересовался парень. – Правильно. На свадьбу без подарков не ходят.
Золман сбросил с плеча мешок и, взяв у жены корзину, поставил ее на землю.
– Берите, парни. Все берите. Тут много чего. А вот ключи от дома. Полон дом добра. Все берите. Только детей не трожьте.
– Слышь ты, много чего… – проговорил кто-то за спиной высокого. – Полон дом добра…
Вожак посмотрел на мешок, на Золмана, снова на мешок, немного подумал и, наконец, повернулся к своей шайке.
– Михась, Коля и ты… как тебя… ведите их к выпасу.
– А чего сразу Михась? – возразил обладатель второй винтовки. – «Михась веди», а сам пойдешь хату потрошить? Больно умный!
Высокий с сомнением покачал головой. Как видно, соображения соратника показались ему достаточно весомыми, хотя и обидными.
– Прямо уж так и потрошить. Никто просто так не потрошит, а только по списку. Решали как? Решали так: всех жидов собрать на выпасе. Значит, надо собрать… – он сплюнул и махнул рукой. – Ладно, бес с тобой, отведем все вместе. Тут недалеко.
Ближний луг начинался сразу за околицей – туда их и погнали, понукая окриками и ударами кольев. Золман держал за руки сына и дочь: Давидку слева, Фейгеле справа; дети бежали вприпрыжку, поминутно спотыкаясь, и в эти моменты отец подтягивал их к себе, предохраняя от падения. От падения – в пыль, в кровь, под удары кольев. Сейчас только он, Золман, мог спасти эту шестилетнюю девочку, этого восьмилетнего мальчика, которые семенили рядом, не отрывая от него испуганных, недоумевающих глаз. Происходящее было недоступно их пониманию, и поэтому они не столько боялись, сколько ждали остановки. Ждали, когда наконец прекратится этот изнурительный бег, когда они останутся одни, когда отец, присев на корточки и обняв их за плечи, улыбнется, и растолкует, и объяснит, и успокоит.
Следом за мужем, прижав к себе всхлипывающего Боруха, поспешала Рейна. Золман поминутно оборачивался, словно проверяя, что она еще здесь, словно хотел поддержать ее если не руками, то хотя бы взглядом, и она всякий раз вскидывала брови и мелко-мелко кивала ему в ответ: мол, все в порядке, не волнуйся, думай лучше о детях, а уж я-то как-нибудь справлюсь. И он тоже кивал, позаимствовав у жены крупицу королевской силы, кивал и отворачивался, и только тогда Рейна могла зажмуриться, потому что в глазах мужа, защитника, Маккавея, она видела лишь отчаяние и предчувствие беды.
Золман и в самом деле пребывал в смятении.
Разбитое лицо саднило, в голове вихрем крутились обрывки мыслей, безответные вопросы, горькие сожаления. Пуще всего он корил самого себя, свою глупую самонадеянность, которая позволила врагам застать его врасплох, в состоянии унизительной беспомощности. Ну почему, почему он вовремя не прислушался к голосу друга и еще вчера не переправил к Петру жену и детей? Нужно было сделать это немедленно по возвращении из Хотина. И тогда… о, тогда он показал бы этой пьяной сволочи! Уж он-то от пуза накормил бы свинцом всех этих Михасей и Колянов! Эх… А теперь… Куда дернешься теперь, когда в обе твои штанины вцепились родные детские руки, когда страх за семью когтит и сжимает твое беззащитное сердце? Когда ты вынужден терпеть и склонять голову, потому что стоит приподнять ее хоть на чуть-чуть, как ударят не тебя – их…
