Приподнявшись, Войка осмотрелся, словно ожидал с минуты на минуту увидеть на лугу фигуру Билана.
– Ладно, – сказал Золман. – Так тому и быть.
Уйдем. Иди и ты, Войка, возвращайся в деревню, пока не хватились. Спасибо тебе. Коли не ты, лежать бы нам сейчас на том выпасе. Прощай, брат.
На третьи сутки Золман Сирота постучался в окно одиноко стоящего дома в окрестностях Единца. Хозяин хутора, дед Коста, славился на всю округу своим дурным нравом и драчливостью, чрезмерной даже для молодого парня и уж совсем неуместной для старика на восьмом десятке. Во время Гражданской он воевал поочередно за все окрестные банды, пока не был взят в плен партизанским взводом под командованием Сироты. Война к тому времени уже практически закончилась, и Золман, разглядев в пленнике не бандита, а скорее неуемного драчуна, не поставил его к стенке, как сделал бы любой другой командир, а отпустил, клятвенно пообещав, что непременно расстреляет, если снова поймает Косту с оружием в руках. С тех пор они время от времени встречались, преимущественно на ярмарках, и Коста всякий раз смеялся, показывая обломки выбитых в бесчисленных драках зубов: «Зря ты меня тогда не пустил в расход, командир! А сейчас уже поздно: война кончилась…»
Но теперь, разглядев под окном старого знакомца, дед не стал повторять обычную шутку. Ни слова не говоря, впустил в дом, усадил за стол, поставил перед гостем миску с хлебом, луком и вареной картошкой.
– Спасибо, что впустил, – сказал Золман, всматриваясь в хозяина. – Нынче ведь редко в какой дом постучишься.
– Где все твои? – вопросом ответил дед. – Случилось что?
– Тут, недалеко. Случилось.
Отправляясь на хутор, Золман на всякий случай спрятал Рейну и детей в небольшой рощице в полутора верстах от дома.
– Веди сюда, – твердо проговорил Коста. – Всех веди. У меня искать не станут. Ты меня уже спас, теперь моя очередь.
Назад Золман летел как на крыльях, радуясь тому, что его расчет оказался точным. Недаром они проделали такой долгий путь от Клишково до Единца, недаром крались по лесам и оврагам, скрываясь от чужих глаз в стогах и под кустами. Если уж где-то прятаться в эти чудовищные дни, когда прежние добрые соседи вдруг обернулись безжалостными убийцами, то именно у деда Косты. Кто заподозрит бывшего бандита, то ли махновца, то ли «зеленого», то ли петлюровца, то ли разбойника с большой дороги в том, что он приютил у себя еврейскую семью? Теперь они спокойно перекантуются на хуторе месяц-другой, а там и война кончится…
– Стой! Эй, ты! Стой, кому говорю!
Золман обернулся – он в этот момент пересекал поле с невысокими, по пояс, подсолнухами. На дороге, в сотне метров от него, стояла запряженная лошадью подвода с тремя седоками. Один из них уже соскочил с телеги и прилаживал к плечу винтовку. На рукаве его белела повязка.
– Стой!
Кляня себя за беспечность, Сирота пригнулся и бросился бежать. Сзади ударил выстрел. Стреляли наугад, не целясь, но Золман понимал, что радоваться нечему. Как видно, он наткнулся на местных охотников за евреями, которые теперь так просто не отвяжутся. Не для того они целыми днями колесят по округе, прочесывают перелески, заглядывают в шалаши и на сеновалы в поисках поживы. Вот и эти наверняка продолжат преследование – благо есть следы на меже. А то и сразу двинутся к той реденькой рощице, где он оставил жену и детей…
Золман мчался, сломя голову, не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Влетел в рощу, остановился, тревожно озираясь по сторонам…
– Золман, мы здесь!
Ну, слава Богу, живы! Он упал на колени, прижал к себе всех четверых, зашептал прерывисто:
– Слушай, Рейна, слушай внимательно. Я договорился с дедом Костой. Он спрячет. Его хутор вон там, видишь крышу? Бери сейчас же детей и бегите туда. Надо пересечь поле с подсолнухами – только не в полный рост, иди все время согнувшись, чтобы рука землю трогала. За полем овраг, а там уже и плетень. Коста ждет. Ну, вставайте, скорее!
– А ты? А как же ты? Золман отмахнулся:
– Мне тут… надо… Я потом приду.
– Нет, – твердо сказала Рейна. – Пойдем все вместе.
Золман схватил ее за плечи, потряс.
– Рейна, нет времени на споры. Нет времени.
Выстрел слышала? Это ко мне трое привязались. Меня они видели, вас нет. Скоро сюда нагрянут – больше тут спрятаться негде. Я им издали покажусь, покажусь и уведу. Вы к хутору пойдете, а я их в другую сторону поведу, проще простого. Это несложно, не бойся. Этим пентюхам меня в жизни не поймать. Побегают по полям часок-другой и устанут. А я пережду немного, и к вам, на хутор. Ну?! Давай, давай скорее. Скорее!
Рейна подхватила на руки Боруха, кивнула Давидке и Фейге, выпрямилась, глядя на мужа. В глазах ее метались сомнение и тревога.
– Золман, может, все-таки…
– Скорее! – почти закричал он. – Стой, подожди… Подошел к жене вплотную, прижался лбом ко лбу, вдохнул родной любимый запах, провел губами по щекам, по трепещущим ресницам, по мягкому рту, снова вдохнул, запоминая, укладывая в ноздрях, в памяти, в сердце, чтобы подольше хватило.
– Всё! – резко отстранился, подтолкнул. – Пригнитесь пониже и бегите, скорее!
Уже не скрываясь, Золман выбежал назад в поле, выпрямился во весь рост. Двое вооруженных мужчин шли к роще; заметив Сироту, они прибавили шагу. Золман бегом двинулся в обход деревьев. Он пригибался, но не слишком: весь расчет сейчас был на то, что охотники не должны терять его из виду.
Зато Рейна пробиралась через поле едва ли на четвереньках. Давидка и Фейга не отставали, но Борух был нелегкой ношей, и время от времени ей приходилось останавливаться, чтобы дать отдых спине. У края оврага они немного передохнули.
– Еще немного, дети, – сказала Рейна, утирая пот с разгоряченного лица. – Скоро уже придем. Домой придем, в новый наш дом. Там и поедим. Хотите молока? Ну вот. Будет вам молоко, и картошечка, и хлеб. Еще немного. А потом и папа придет, и все будет в порядке. Все будет в порядке. В порядке. Отдохнули немножко? Тогда встаем и спускаемся в овраг, только осторожно. Давид, помоги Фейге…
Овраг был неглубок, но хорошо укрывал от постороннего взгляда. Рейна наконец распрямилась, и уставшие мышцы спины благодарно откликнулись на это простое, такое свободное и естественное движение. Она глубоко вздохнула, тряхнула головой, подняла глаза к небу и увидела их. Они стояли на краю оврага – двое ухмыляющихся мужчин с винтовками наперевес.
– А вот и курочка с цыплятками, – нараспев проговорил один и стал спускаться, скользя по склону каблуками старых, сильно разношенных сапог.
Второй, помладше, последовал за ним. Дети вцепились в платье матери и широко раскрытыми глазами смотрели на приближающихся мужчин.
– Ну что, жидовка, выкладывай…
– Что… что выкладывать? – упавшим голосом спросила Рейна, глядя в веселые голубые глаза певучего охотника.
