– Что?
– На работу не надо? – повторила девушка.
Они вышли к южному краю парка, туда, где над склоном завис одинокий товарный вагон, уходящий в небо.
– А, на работу… – Нир махнул рукой. – Что было дальше?
– Давай присядем. Что-то я устала…
Рейна опустилась на скамью, Нир сел рядом.
Прямо перед ними в раскаленном белесом воздухе темнело прямоугольное тело вагона, и невидимые души постоянных обитателей Учреждения, прижимаясь друг к другу плечами, медленно брели по аллеям.
– Дальше… – вздохнула девушка. – Что было дальше… Дальше она очнулась. Очнулась и не сразу поняла, где она и как там оказалась. Дышать. Ей просто очень хотелось дышать, а что-то мешало. Комки земли во рту, в ноздрях, на лице. Она действовала не думая, инстинктивно: сначала нужно убрать эти комки, нужно вдохнуть полной грудью, а потом уже все остальное. И вот она стала шевелиться, двигать руками, дергаться, рваться наружу. Как я уже говорила, убийцы едва присыпали могилу, так что Рейне без труда удалось сесть. Была уже ночь, но светлая, луна в три четверти, вторая неделя летнего месяца Таммуз. И вот она увидела эту луну… увидела… и вспомнила все.
Нир с тревогой посмотрел на рассказчицу: на лице ее по-прежнему застыло выражение равнодушной отстраненности, но дыхание стало прерывистым, губы подрагивали, а невидящий взгляд был устремлен в сторону, в белое небо за кромкой вагона.
– Рейна, может, не надо? Потом доскажешь…
– Нет-нет, все в порядке. Все в порядке, – отозвалась она и еще несколько раз повторила скороговоркой, как заклинание: – Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке. Так вот. Вспомнила. Она могла видеть только одним глазом. У нее была снесена часть черепной коробки. Она потеряла много крови. Но в ее распоряжении еще оставались обе руки. Обе руки, и десять пальцев, и ногти на пальцах. Ее первая связная мысль была о детях. Если милосердный Господь оставил в живых ее саму, то, возможно, уцелели и дети? И Рейна стала раскапывать руками детские могилы. Могилу Боруха, могилу Давида, могилу Фейги. Головы детей были расколоты надвое, но она все равно надеялась. Она уговаривала и трясла их, стараясь разбудить. Она проверяла их на ощупь и на слух, одного за другим, прижимаясь своим единственным уцелевшим ухом к мертвой груди сына, дочери, сына. Но она не слышала ничего… ничего… ниче…
У девушки вырвался судорожный всхлип. Нир быстро придвинулся к ней вплотную, обнял за плечи, прижал к себе. Рейна не сопротивлялась. Лицо ее было мокро от слез.
– Не надо, Рейна, – пробормотал он ей на ухо. – Потом, потом…
– Потом, потом, – повторила она, уткнувшись лбом в его плечо. – Потом она снова закапывала своих детей. Хоронила их второй раз, всех троих. Чтобы не достались собакам и лисам. Это было последнее, что она намеревалась сделать перед тем, как вернуться в свою собственную могилу. Потому что ее воскрешение не имело смысла без воскрешения детей. Рейна насыпала и утрамбовала три маленьких холмика, прочитала три погребальных молитвы и легла к себе в яму – исправлять ошибку милосердного Господа. Там ее и нашел Золман. Извини…
Рейна высвободилась из его объятий, отодвинулась и резкими поочередными движениями плеч вытерла щеки о футболку.
– Извини, что я так… разревелась… – она шмыгнула носом и смущенно покосилась на Нира. – Сама не знаю, что это на меня нашло.
Нир откашлялся. Он смотрел в сторону, чтобы дать ей возможность прийти в себя. В ноздрях у парня стоял запах ее волос, и ему не хотелось сейчас ни о чем думать – вообще ни о чем.
– Золман? – переспросил он, просто чтобы что-то сказать. – Как туда попал Золман?
– Очень просто… – девушка пожала плечами. – Он запутал-таки своих преследователей, хотя для этого пришлось несколько часов петлять по оврагам и перелескам. А потом, как договорились, пробрался на хутор старого Косты. Вернулся туда, где рассчитывал найти свою семью. Когда Коста сказал, что никто не приходил, Золман подождал до ночи и отправился на поиски. В овраг он заглянул сразу, но в тот момент Рейна еще не очнулась. Так что Золман бегло посмотрел сверху, ничего не заметил и пошел себе дальше. Если бы он спустился вниз, то, конечно, увидел бы много чего: детские сандалики, фейгину куклу, обрывки платья, кровь, свежие холмики. Но разве разглядишь издали, да еще и в темноте… Он надеялся, что Рейна с детьми прячется в подсолнухах. В общем, Золман несколько раз обшарил поле от хутора до рощи и обратно, пока не решил проверить следы на дне оврага. Рейна услышала, как кто-то спускается. Он подумала, что это вернулись убийцы, и позвала их – чтобы добили…
– Подожди… – Нир тронул ее за руку. – Не обижайся, но откуда все это известно? Да еще и в таких деталях?
– От самой бабушки. Нет, нам-то она ничего никогда не рассказывала, ни слова – ни мне, ни маме. Но за год до смерти попросила меня отвезти ее сюда, в Учреждение, и они записали ее свидетельство на видео… Посмотри в каталоге на ее… и на мое имя.
– Ясно. Золман отвел ее на хутор?
Рейна кивнула.
– Ага. Золман отвел ее на хутор, обработал рану, перевязал, ходил за ней как мог. А когда стало ясно, что жена выживет, оставил ее на старика. Взял у Косты припрятанный обрез и ушел мстить за детей. Вернулся из-за Днестра в начале сорок четвертого, уже мобилизованным красноармейцем. Дошел до Вены. А Рейна все это время пряталась на хуторе у Косты. Волосы у нее отросли снова, но разве скроешь такое уродство… Боялась, что муж не захочет к ней возвращаться. Но Золман сразу сказал ей, что они обязаны родить хотя бы еще одного ребенка. В память о тех троих. В сорок шестом родилась девочка, моя будущая мама. Ее назвали…
– Фейгой? – опередил ее Нир.
– Да, Фейгой. Золман не стал возвращаться в Клишково к старому ремеслу. Не хотел больше ездить за кожами по деревням и смотреть в глаза тамошним жителям. Боялся, что начнет убивать без разбора. Обосновались в Хотине, с превеликим трудом выбив себе развалюху на окраине. Бывшую гостиницу и дом семьи Лазари занимало теперь какое-то советское учреждение. Лазари, кстати, сгинули все, до единого человека – и взрослые, и дети. Рейна варила варенье, продавали на рынке, тем и жили. А для варенья нужен сахар, дефицитный товар в послевоенные годы. Сахар Золман покупал из-под полы у вороватого кладовщика. Потом кладовщика арестовали, а вместе с ним и моего деда. Не помогли ни партизанские заслуги, ни военные медали. Загребли-то его всего на пятерочку, но к тому времени Золману шел уже шестой десяток, не самый лучший возраст для исправительных лагерей. Оттуда он и в самом деле не вернулся. Рейна осталась одна с двухлетней девочкой на руках. Но это уже другая история…
Девушка устало вздохнула и повернулась к Ниру: – На сегодня хватит. Иди к себе в архив. Эстер, наверно, заждалась.
– А ты?
– А я тут посижу, – она улыбнулась вымученной улыбой. – Мне нужно побыть одной, и вообще… Будь другом, иди, ладно?
Нир послушно кивнул. Было видно, что сейчас каждое слово дается Рейне с трудом. Дойдя до поворота аллеи, он обернулся. Девушка сидела там же, в той же позе: плечи бессильно опущены, руки сцеплены на коленях, неподвижный взгляд устремлен в небо, поверх кустов и деревьев, поверх памятников, поверх старого дощатого вагона, зависшего над обрывом, над дымящейся пропастью прошлого.
