Отрезал! Легко сказать – отрезал! Это ведь не палец: отрезал, забинтовал, зажило, и ходишь себе дальше, хотя бы и без пальца. Есть некоторое неудобство, но, в общем, ничего страшного. А тут другое. Тут отрезаешь от сердца, и треклятый отрезанный кусок остается внутри. А то, что внутри, не выбросишь. И вот он, этот чертов кусок, сначала долго-долго умирает, жалуясь и ноя, а умерев, принимается гнить, гнить и отравлять тебя своим чертовым гниением, как чертова гангрена. Тьфу!
«Погоди-ка, – сказал он себе, уже вывернув на главное шоссе, – что ты придуриваешься? Ты ведь сам к этому вел, еще со вчерашнего вечера. Кто затеял ссору, если не ты? Она-то пыталась загладить, еще там, у своего идиотского камина. Топить камин в июне – это ж надо придумать!
Да оставь ты этот камин! Привязался к камину, честное слово… Разве дело в камине? Дело в том, что она пыталась загладить, а ты всё расковыривал, и расковыривал, и расковыривал… И не просто расковыривал, а именно в такой день. Ты ведь знаешь, как она относится к этим годовщинам: так, наверно, положено по все этим киносценариям, которые она изучала на своем факультете. В кино, будь оно проклято, подобной чуши всегда придают особенный смысл. Символы и так далее. И вот именно к такому дню ты приурочил ссору. Выходит, давно планировал, так ведь? Ну, признавайся, так?»
Снаружи полыхал зной. Навстречу Ниру медленно ползла слитная лента раздраженного утреннего трафика. Желтые израильские номера перемежались бело-зелеными арабскими, но мало кто обращал внимание на это обстоятельство: в пробке «своих» не бывает – одинаково неприятны все, особенно те, кто впереди. Но Нир ехал в противоположном направлении, почти без помех. Еще вчера он не планировал заезжать домой, думал отправиться в университет прямиком из Кохав-Аврума. Но вот получилось иначе… Да и переодеться надо – куда теперь с таким пятном… Нир покосился на мобильник, закрепленный на приборном щитке. Тот виновато молчал; с фотографии на заставке экрана улыбалась Сигаль. Надо бы заменить. А если она вдруг позвонит? Что делать, если она вдруг позвонит?
Он крутанул головой, возвращаясь к невеселым мыслям. Конечно, разрыв назревал давно. Пустячные ссоры далеко не всегда пустячны. Эти крошечные тревожные лампочки питаются разрушительной энергией, которая накапливается в аккумуляторе взаимного отчуждения. Странно еще, что они продержались так долго – целых десять лет! Когда Сигаль привела его показывать родителям, те почти сразу поинтересовались местом жительства Нира – естественный вопрос в обстоятельствах первого знакомства. Услышав ответ, старший Кимхи, бригадный генерал и начальник отдела в одном из важных органов внутренней безопасности, стер с лица приветливую улыбку и сказал, пожав плечами:
– Понятия не имею, что вы там ищете, среди этих мессианских фанатиков.
– Вы – это кто? – решился спросить Нир.
– Русские, – пояснил Кимхи. – Ты ведь из русской семьи? В смысле – российского происхождения. Наших религиозных ослов в вязаных кипах я еще могу понять: ждут своего мессию, всем нам на голову. Но зачем твои родители, абсолютно светские – чтоб не сказать советские – люди, поселились в этом сраном Эйяле, на оккупированной земле?
Он так и сказал: «сраном». Сейчас-то Нир непременно ответил бы что-нибудь хлесткое, например: «Чтобы не мыть полы в виллах Кохав-Аврума», но тогда ему шел всего восемнадцатый год, он был смущен, растерян, и ответа не нашлось.
– Я ведь не просто так говорю, – продолжал распалившийся не на шутку папаша, – я знаю. Мой отдел, парень, как раз занимается подобными идиотами. Вон видишь, на стене почетная грамота от главы правительства? За что, ты думаешь? За предотвращение мега-теракта на Храмовой горе! Хотели взорвать мечети! Ты представляешь, что было бы?! Уже все подготовили: планы, подходы… Уму непостижимо… Я эту папку до сих пор на полке храню, как сувенир, достаю время от времени, чтобы убедиться – не сон ли это был? Нет, не сон: реальные фанатики. Это в голове у них сказки, а сами-то они вполне реальные…
– Папа, ну при чем тут Нир? – взмолилась Сигаль. – Он даже в Пурим хлопушки не взрывает…
Она попыталась обратить всё в шутку, но мамаша Кимхи тоже поджала губы и не стала помогать. Еще бы: девочка из элитной израильской семьи – и нищий «русский» парень, да к тому же еще и поселенец! В семье восприняли этот скандальный мезальянс как очередной кратковременный каприз дочери. Родители и представить себе не могли, что это продлится годы.
Да и никто не мог, кроме самих влюбленных. Они тогда вздрагивали даже не от прикосновения, а от одной только мысли о прикосновении: их мизинцы сближались, как два электрода, заряженных стотысячевольтным напряжением. Их не удивляла кажущаяся случайность встречи: при такой сверхъестественной силе взаимного притяжения они просто не могли не встретиться. А уж расставание и вовсе выглядело невозможным – разве что в смерти, да и то обязательно одновременной. На уроках они избегали смотреть друг на друга, чтобы не смущать одноклассников и учителей; они немножко стыдились своего счастья перед всеми остальными людьми – обделенными, лишенными этой томительной и острой связи, утягивающей в омут, забрасывающей на вселенскую сияющую крутизну, в самое сердце молнии.
Хотя первую встречу Нира с супругами Кимхи трудно было назвать удавшейся, Сигаль решила, что формальности соблюдены, и в один прекрасный школьный полдень позвонила матери – сообщить, что после уроков поедет к Ниру и останется там ночевать.
– Куда? – полузадушено переспросила мать.
– К Ниру. Я вас познакомила в прошлом месяце.
– Но там стреляют! – выкрикнула госпожа Кимхи.
– Ты не поедешь по этому шоссе!
– Но мама…
– Подожди… подожди… – перебила ее мать. – Ох, Господи! Я сейчас задохнусь… Подожди.
– Ладно, – послушно сказала Сигаль.
Честно говоря, она могла ждать сколько угодно:
Нир стоял рядом, вдыхая запах ее волос, и сердца обоих подрагивали в такт раздувающимся крыльям его носа. Отдышавшись, мать потребовала Нира к телефону. Голос ее звучал умоляюще.
– Нир, дорогой, – проговорила она, – ты ведь уже бывал у нас и знаешь, что у Сигаль прекрасная комната. И живем мы намного ближе к школе. Почему бы вам не переночевать у нас? Я тебя очень прошу. Если мы с Эхудом тебя смущаем…
– Нет, госпожа Кимхи, не смущаете… – растерянно ответил Нир.
Он хорошо помнил поджатые губы этой взрослой надменной женщины и теперь был дополнительно смущен той просительной, почти униженной интонацией, с которой она обращалась к нему, подростку. Зато Сигаль торжествовала. Конечно, в то время ради совместной ночевки она бы отправилась хоть в бандитскую Газу, но родительский дом в Кохав-Авруме был все-таки не в пример удобней. В итоге за десять лет она побывала в Эйяле лишь однажды – всякий раз находился какой-нибудь предлог не поехать. Почему? Боялась дороги – вот этого шоссе, летящего по прямой в направлении Шхема? Или, подобно многим своим друзьям по кинофакультету, бойкотировала «поселение оккупантов»?
