Рейна появилась позже обычного, когда он уже закончил наводить порядок в стеллажах и занялся сканированием. Чтобы продемонстрировать самому себе и заодно всему миру степень владения ситуацией, Нир не стал подходить к ней сразу. Сначала он мужественно завершил работу над ежедневной порцией документов и лишь тогда неторопливо проследовал в читальный зал, чтобы поздороваться. Собственно, мог бы и не здороваться, но вряд ли стоило пренебрегать требованиями элементарной вежливости.
– Привет, – сказал он, останавливаясь перед ее столом. – Тебе что-нибудь нужно? Дело, папку?
– Нет, спасибо, – не поднимая головы, ответила Рейна.
– О’кей… – Нир саркастически улыбнулся. – Я вижу, сегодня мы особенно заняты. Погружены, так сказать…
Девушка молча пожала плечами, не отрывая глаз от разложенных перед нею бумаг. Она так и не взглянула на Нира, так что весь сарказм его улыбки пропал даром. Парень еще секунду-другую топтался перед столом, чувствуя себя совершеннейшим идиотом, затем неловко отступил и вернулся к своему сканеру. Он был в бешенстве; сердце его надрывалось от боли и саднило, как кровоточащая подушечка для иголок.
За что?! Что он ей сделал, этой чертовой снежной королеве? Чем обидел, чем заслужил эту оскорбительную холодность? Как будто это не она еще вчера рыдала у него на плече! В груди словно застрял жесткий громоздкий многогранник, мешающий дышать.
Нир сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и подождал, пока пройдет головокружение.
«Так, хватит! – скомандовал он себе. – Это всего лишь еще одно свидетельство в пользу того, как тебе надлежит поступить. Ты ведь уже обдумал, не так ли? Экзамены, диплом, работа, Сигаль. С какой стороны ни посмотри, выходит только так, и никак иначе. Какого же черта ты раз за разом возвращаешься к этой задачке, будто она может иметь другое решение? Дважды два всегда четыре. Сейчас нужно просто сесть в машину и ехать домой, к конспектам…»
Он прикинул, не стоит ли найти Эстер, чтобы известить ее о своем уходе, но затем отказался от этой затеи, не без оснований заподозрив самого себя в желании еще раз заглянуть в читальный зал. Действительно, начальнице можно позвонить и вечером, отчитаться, согласовать, наметить будущий режим работы. А пока… Пока надо собрать манатки и двигать к машине.
Выходя из архива, Нир сделал все, чтобы не наткнуться взглядом на светловолосую девушку за столом: специально шел по боковому коридору, уставив глаза в противоположную стену, а лобби проскочил в три широких шага, даже не задержавшись, чтобы попрощаться с дремлющей за стойкой Ревеккой Рувимовной. За дверью ждал обжигающий июльский полдень, пахнущий сосновыми иглами и горькой землей.
«Вот и все, – думал Нир, шагая к стоянке. – Непросто, что и говорить. Из желобка легко выскочить, а вот назад попробуй-ка заскочи…»
По идее, он должен был чувствовать облегчение – во всяком случае, хотел бы чувствовать себя именно так: свободным, легким, избавившимся от странного и тягостного наваждения. Что ж, легкость в его состоянии, несомненно, присутствовала – но легкость пустоты, тонкостенного баллона, заполненного горьким горячим воздухом иерусалимского лета.
– Горько… – пробормотал он. – Горько, горько…
Горько дышать.
Хуже всего было то, что Нира продолжал преследовать ее образ – тоже легкий, невесомый, намеченный всего двумя-тремя линиями, но тем не менее явственно различимый в силуэте кустов, в сплетении кипарисных ветвей, в изгибе дороги. Затем к зрительным галлюцинациям добавились еще и звуковые: Нир вдруг расслышал голос, зовущий его по имени, причем голос этот, несомненно, принадлежал ей, Рейне – упрямой безумной ведьме, с такой унизительной легкостью сбивающей с панталыку серьезных положительных людей. Ведьме, которую требовалось как можно скорее выкинуть из головы, из памяти, из его собственной жизни. Нир замедлил шаг и взялся обеими руками за виски, как будто надеялся, что ладони смогут сыграть роль электродов для целительного электрошока. Увы, галлюцинации продолжались:
– Нир! Подожди! Нир!
Кляня себя за непозволительную слабость, он обернулся. Рейна бежала к нему со стороны архива. Сердце Нира подпрыгнуло и заколотилось где-то у основания языка.
«Подожди, идиот! – одернул себя он с максимальной суровостью. – Да, это не галлюцинация, но кто ее знает, чего она от тебя хочет. Вот сейчас подбежит и скажет какую-нибудь гадость…»
Увидев, что парень остановился, Рейна перешла на шаг. В полуденную жару особенно не побегаешь. Она тяжело дышала, волосы разметались, и одна светлая прядь прилипла к влажному лбу. Во всей своей жизни Нир не видал еще ничего красивее этой картины.
– Ну что же ты… – с упреком выговорила Рейна, подойдя почти вплотную. – Я кричу, кричу, а ты все идешь и идешь.
В глазах ее стояло незнакомое выражение паники. Нир несколько раз сглотнул, отгоняя назад разгулявшееся сердце.
– Я, это… не слышал…
Ее рука дернулась, протянулась вперед, но остановилась, не добравшись совсем немного до его плеча. Странно, что прикосновение при этом все равно получилось на удивление сильным. «Вот где настоящий электрошок, – мелькнуло у Нира в голове. – Только совсем не целительный. Ну и черт с ним, с исцелением. Пусть оно все провалится, и только она пусть останется…»
– Ты что, уже уходишь? – тихо спросила она. – Совсем? Я так испугалась…
Он отрицательно помотал головой.
«Ты что?! – хотелось крикнуть ему. – Как ты могла такое подумать?! Разве я могу уйти от тебя, дура ты ненормальная?! Я твой от макушки до пяток! Я кусок пластилина в твоих руках, размякший от жары кусок пластилина, лепи, что хочешь! Ты можешь делать со мной все, что тебе взбредет! Скажи умереть, и я умру, слышишь?»
Но сердце по-прежнему прыгало под языком и мешало говорить, поэтому Нир смог лишь промычать что-то вроде:
– Я, это… не думал…
Рейна моргнула, и паника в ее глазах сменилась на обычное выражение насмешливой решимости.
– Не слышал… не думал… – повторила она. – Тогда пошли. Ходить ты вроде бы еще можешь. Ведь можешь?
Нир молча кивнул. Он даже не спросил куда.
Зачем? Бывают моменты, когда не имеет смысла притворяться. Сейчас они оба понимали, что он пойдет за ней куда угодно. Когда проходили мимо стоянки, он на всякий случай напомнил:
– У меня здесь машина.
– Не надо, – отмахнулась Рейна. – Это совсем рядом. Ехать дольше, чем идти.
В полном молчании они миновали кипарисовую аллею и пересекли проспект.
– Сюда, – показала она. – Тут я снимаю.
Нир снова кивнул. Он уже знал, что должно случиться. Собственно, он знал это очень давно, со вчерашнего дня, и теперь это знание казалось настолько ясным, настолько естественным, что было непонятно, зачем им обоим понадобилось обставлять происходящее таким большим количеством уверток и притворства. Зато теперь все выглядело иначе – каждая мелочь: окурок на асфальте, вялая от жары трава, раскаленные стены домов, пустая скамейка у подъезда. Все это представлялось Ниру каким-то иным, новым, исполненным высшего смысла, пронизанным одной логикой, прозрачной и видимой, без покровов, насквозь, наголо, до кожи. И Рейна, поднимающаяся перед ним по лестнице на верхний этаж, была не только первопричиной, но и неотъемлемой частью этой прозрачности, особенно восхитительной именно в ее случае. Одежда? К черту одежду! – ничто сейчас не мешало Ниру видеть все, что ему хотелось. Шагая вслед за девушкой по узкой лестнице, он гладил взглядом ее шею, спину, волосы, ноги.
