Более того – стало хуже. В первые годы новой власти, в обстановке продолжающейся Гражданской войны наступил хаос. Варварским было и разграбление гробниц и имущества Новоспасского монастыря
[1015]: ночью воровки в поисках драгоценностей разбивали склепы, вскрывали гробы, второпях раскидывали кости усопших. Александра Львовна уже в первую ночь своего пребывания в монастыре стала свидетельницей этого:
«Среди ночи я проснулась. Где-то, казалось под самыми нашими окнами, стучали железом по камню, точно ломом пробивали каменную стену. Гулко раздавались удары среди тишины ночи, мешая спать. 〈…〉 Стучали ломами, слышно было, как визжали железные лопаты о камни. Мне чудилось, что происходит что-то жуткое, нехорошее, оно лезло в душу, томило…
Наутро я спросила старосту, что это был за стук, точно ломали что-то и копали.
– И ломали, и копали – все было, – ответила она, – девчонки тут, все больше из проституток, могилы разрывают, ищут драгоценностей. Надзиратели обязаны гонять, днем неудобно, ну так они по ночам. Должно быть, надзиратели тоже какой-нибудь интерес имеют, вот и смотрят на это сквозь пальцы…
Говорит спокойно, не волнуясь, как о чем-то привычном.
– Но надо это как-нибудь прекратить, сказать коменданту…
Она насмешливо улыбнулась:
– Да, надо бы… А впрочем, не стоит, обозлятся уголовные…
– Разве находят что-нибудь?
– Как же, находят. Золотые кольца, браслеты, кресты. Богатое ведь кладбище, старинное.
Я вышла во двор. Почти все свободное от построек место занимало кладбище. Должно быть, прежде оно действительно было очень богатое, теперь оно представляло из себя страшный вид разрушения и грязи. Недалеко от входа в монастырь, слева, – могила княжны Таракановой
[1016], дальше – простой каменный склеп первых Романовых
[1017]. На мраморной черной плите, разложив деньги, две женщины играли в карты, тут же рядом развороченная могила – куски дерева, человеческие кости, перемешанные со свежей землей и камнями.
– Девчонки ночью разворочали, – просто сказала мне одна из женщин на мой вопросительный взгляд. Здесь ко всему привыкли, ничем не удивишь.
– А грех? – сказала я, чтобы что-нибудь сказать.
– Какой грех? Им теперь этого ничего не нужно, – и она ткнула пальцем в кости, – а девчонки погуляют. Да сегодня, кажись, ничего и не нашли, – добавила она с деловитым сожалением.
Никто не возмущался, все были спокойны, безучастны.
Почему же меня это так волнует? Расстроенное воображение, нервы?
На следующую ночь я опять не могла спать, снова, когда весь лагерь погрузился в сон, – стуки, удары лома и лопаты о камень. И так продолжалось несколько дней»
[1018].
Об этом написано в книге «Дочь», а в дневнике Толстая указала и другие подробности: «Здесь ночью так называемые бандитки разбили склеп Шаховских
[1019], пробили гроб и разбросали кости и черепа покойников, ища золото. Я ходила смотреть на этот склеп. Над склепом нечто вроде часовни, в часовне икона Божией Матери. Здесь я застала двух женщин, играющих в карты»
[1020].
Однако вскоре ночные стуки прекратились.
«Но началось другое, не менее жуткое, – вспоминала Александра Львовна. – Вечером, когда наступали сумерки, раздавались страшные, нечеловеческие крики. Казалось, это были вопли припадочных, безумных, потерявших всякую власть над собой женщин. В исступлении они бились головами о стены, не слушая криков надзирателей, уговоров своих товарок.
Кокаинистки, с отравленными табаком и алкоголем организмами, почти все крайние истерички, „девчонки“ не выдержали этого ежедневного ворошения человеческих скелетов и черепов, срывания колец с кистей рук с присохшими на них остатками кожи. Мертвецы преследовали их, они видели их тени, слышали их упреки, их мучили галлюцинации. Ежедневно, как только смеркалось, они видели, как мутной тенью под окнами проплывала человеческая фигура. Она останавливалась у окна, принимала определенные формы монаха в серой рясе и медленно сквозь железные решетки вплывала в камеру.
Женщины бросались в разные стороны, падали на пол, закрывая лицо руками. Наступала общая истерика, острое помешательство, пронзительные визги перемешивались со стоном и жутким хохотом, от ужаса у меня шевелились волосы на голове, немели ноги.
Нигде нервы не расшатываются так, как в заключении. Сумасшествие молниеносной заразой перекинулось в другие камеры»
[1021].
Грабили монастырь не только заключенные, но и начальство. Комендант лагеря на ночь отправлял в город на промысел особенно одаренную воровку, часть добычи которой предназначалась ему. Комендант
[1022] распоряжался шить платья из церковных одеяний для своих любовниц-заключенных, грабил монастырскую ризницу. Староста Александра Федоровна Платонова рассказала Толстой, что он весьма преуспел в этом и почти все распродал: «Да уж теперь и нет ничего. Знаете, какой крест спустил? Золотой, пять фунтов весу. А это уж так, – сказала она, глядя на дорогую материю и на найденный на полу золотой крест, – архиерейская одежда осталась»
[1023].
