Александра Львовна, ожидая посетителей и во время встреч, испытывала сложные чувства:
«Иногда, – вспоминала она, – приходила сестра Таня, она, так же как баронесса, входила, точно платье подбирала, боясь запачкаться… Лицо ее выражало брезгливость, отвращение. Она старалась не замечать грубо намалеванных лиц, не слышать грязных слов. 〈…〉 Сестра казалась мне существом другого мира, и я мучилась вдвойне. Когда она уходила и захлопывались за ней тяжелые ворота, я чувствовала облегчение.
Но приходило воскресенье, и мы снова ждали, ждали всю неделю и волновались. В ночь с субботы на воскресенье не могли спать от волнения».
Судьба уравняла баронессу Каульбарс, выборную старосту лагеря Александру Федоровну Платонову и какую-нибудь проститутку Дуньку: они «были лишены и этой радости, у них не было в Москве ни родных, ни знакомых»
[1034].
Л. Н. Толстой на протяжении всей своей жизни был близок к народу (он относил к нему крестьянство), любил народ, служил ему и был его адвокатом. Он чрезвычайно остро, и особенно в поздний период жизни, ощущал невыносимо тяжелое положение русского народа, и об этом он писал в ряде своих произведений. В начале 1880-х годов он участвовал в переписи населения в Москве, знакомясь с жизнью самых обездоленных слоев, а в начале 1890-х годов выступил организатором общественного движения по спасению от голода крестьян Тульской, Рязанской, Орловской губерний.
В письме от 24 ноября 1894 года Толстой изложил свою программу по преодолению кризисного положения в стране: «Если бы новый царь
[1035] спросил у меня, что бы я ему посоветовал делать, я бы сказал ему: употребите свою неограниченную власть на уничтожение земельной собственности в России и введите систему единого налога, а затем откажитесь от власти и дайте народу свободу управления»
[1036].
Вместе с тем поздний Толстой сомневался не только в возможности усовершенствовать существующее государственное управление, он не возлагал надежды и на любой другой тип государственной организации, связывая изменения в современном мире в первую очередь с личным почином человека. «Ждать сверху какого-либо изменения и улучшения никак нельзя, и не могу отделаться от мысли, что оно и не нужно. Все в нас самих, и мы свободны, если только живем истинной жизнью»
[1037], – рассуждал Толстой в письме от 12 марта 1895 года.
Однако сам он до 1891 года оставался помещиком, а после разделения своего имущества между детьми и женой продолжал, как бы ни было это мучительно для него, принадлежать к миру господ. В такой ситуации у писателя сложилось глубокое и острое чувство вины перед народом.
У заключенной в лагере Александры Толстой, конечно же, не было пренебрежительно-надменного отношения к проституткам, воровкам и бандиткам. Более того, она испытывала, как и отец, чувство вины перед окружающими ее женщинами из простонародья. Как-то заключенных погнали на работу. Некоторые политические, в том числе Толстая, пошли по собственному желанию им помогать. Женщины разгружали вагоны с дровами, каждой приходилось в одиночку раз за разом перетаскивать очередное двухметровое бревно. Одна проститутка больно ударила бревном мешавшую ей Толстую в спину, однако та не ответила ни на удар, ни на последовавшую ругань. Более того, в эти минуты Александра Львовна впервые, как помечено ею в дневнике 1920 года, испытала новое чувство – «радость унижения». И свое тюремное заключение, и лагерные горести дочь Льва Толстого приняла как вполне заслуженное возмездие: «…я ясно сознаю всю виновность своей праздной, пустой и греховной жизни прошлого»
[1038].
Братский корпус в Новоспасском монастыре. Фото Н. Г. Михновец
Однако с годами понимание этого случая изменилось. В книге «Дочь» Александра Львовна развернула воспоминание о нем несколько иначе. Теперь она сняла акцент с чувства собственной вины перед народом и подробнее описала саму проститутку, «кривую Дуньку», с которой после полученного удара бревном стала таскать бревна, а потом присела отдохнуть. В позднем описании Толстой легкая досада была связана с окриком милиционера в собственный адрес. Он кричал ей: «Сволочь гладкая! Я вам посижу! Мать вашу!..»
[1039]
В Новоспасском лагере Толстая столкнулась с неизвестными ей ранее сторонами жизни. Новое знание вызывало у нее удивление и горечь. Однако стоит обратить внимание на разницу в описаниях, существующую между дневниковыми записями и более поздней книгой «Дочь». К примеру, в книге Толстая особое внимание уделила бандитке Жоржику, при этом первоначальное, выраженное в дневниковых записях неприязненное отношение к матерой воровке здесь утратило остроту. Отдаленный же по времени рассказ о похождениях этой не лишенной таланта женщины свидетельствует, что Александру Львовну скорее заинтересовала ее остроумная находчивость и редкостная предприимчивость. В дневнике Александра Толстая не раз отмечала то, что ее шокировало. Один раз упомянула о бабе по имени Петр Иванович, по виду которой трудно было понять, мужчина это или женщина: «Лицо грубое, животное, короткая шея, широкие плечи, стриженая, примасленные волосы, грубый голос. У Петра Ивановича и сожительница есть…»
[1040] Александра Львовна увидела жизнь проституток, наркоманок, воровок в самом неприглядном виде: «Здесь сосредоточены типы, созданные революцией, здесь квинтэссенция тех ужасов, извращений, преступлений, которые всплыли под влиянием разрухи, безверия, отсутствия какого бы то ни было нравственного начала»
[1041].
Фрагменты надгробий разрушенного некрополя Новоспасского монастыря. Фото Н. Г. Михновец
Любопытно, что спустя годы заметка о бабе по имени Петр Иванович в книгу «Дочь» уже не вошла. Важно, что увиденное в концлагере Толстая не приняла за сущностное в народе.
