Вместе с тем Толстая-эмигрантка не отказалась от описания самых тяжелых случаев в жизни московского концлагеря. Однажды дочь Толстого была свидетельницей крайнего отчаяния человека – юной девушки Нади. Ее история, по-видимому, была обычной для военного времени: «Она жила с семьей в пограничной полосе, в Западном крае. Почему-то она оказалась оторванной oт семьи, и, когда пробиралась домой, ее схватили красные и обвинили в шпионаже. Ей было шестнадцать лет, она училась в пятом классе гимназии»
[1080]. Душа юной Нади, попавшей сначала в водоворот войны, а потом в тюрьму, где ее поочередно насиловали надзиратели, была опустошена, гимназистка из хорошей семьи была оглушена обрушившимся на нее новым невыносимым знанием и глубиной разврата. Каким-то образом Надя, с чьей-то помощью пристрастившаяся к кокаину, попала в московский Новоспасский монастырь в концлагерь. Баронесса Каульбарс попыталась возродить в ее душе надежду, однако услышала в ответ: «Неправда, неправда все это! Если Бог существует, разве Он допустил бы!.. Ха, ха, ха! Сказали тоже, Бог… ха, ха, ха!» Александра Львовна спустя годы вспоминала услышанное: «И долго в ушах звенел безумный, истерический хохот отравленной кокаином девушки, потрясая душу беспросветным ужасом»
[1081].
И все же духовный взор мемуаристки был обращен к лучшему в людях тех страшных послереволюционных лет. В 1966 году в нью-йоркской студии «Радио Свобода» Александру Львовну спросили, почему она дала книге название «Проблески во тьме»
[1082], и услышали в ответ: «Видите ли, тьма – это, конечно, советская действительность, жестокость советская, которую просто трудно описать, нельзя описать, потому что это было все так ужасно, когда чекисты топтали беременную женщину в Ясной Поляне, она потом выкинула, потому что отнимали последний хлеб у нее. И в этой тьме, в этой жестокости и непроглядной тьме столько было проблесков, даже, я скажу, как я описываю в этой книге, в надзирателях. Даже солдаты, которые вели священника из тюрьмы ГПУ, говорили: „За что его, такого старого? Что он им сделал?“ Эти проблески были в детях, эти проблески были в крестьянах, эти проблески даже, я скажу, были в самих руководителях, потому что в каждом человеке есть хорошее. Они это заглушают своими партийными убеждениями, стараются быть жестокими, но на самом деле душа человеческая жива даже в самых злых советчиках. И вот эти проблески давали возможность, силу и энергию продолжить работу. Если бы не это растягивание
[1083] моей совести, я бы из России никогда не уехала. Если бы мне дали спокойно жить, делать то, что я считаю нужным, не попирать взгляды моего отца, я бы осталась, потому что русский народ я всегда любила, люблю, никогда не забуду, и никогда не забуду ни Россию, ни русского народа, который так любил мой отец и который я продолжаю любить до сих пор»
[1084].
Александра Толстая. 1950-е
Встречи с людьми, неугодными советской власти, навсегда остались в памяти Александры Толстой. В интервью, данном в 1962 году в нью-йоркской студии «Радио Свобода», она подчеркнула: «Я знала и тюрьму ГПУ
[1085], и лагерь Новоспасский, где я провела несколько месяцев. Я встретила там самых лучших людей, цвет русской интеллигенции, культуры…»
[1086]
Была в этой истории и другая, чрезвычайно много объясняющая в последующей жизни младшей дочери Толстого сторона: в застенках Лубянки и в буднях Новоспасского монастыря Александра Львовна узнала изнанку становящейся советской власти и до конца своих дней оставалась ее несгибаемым противником.
Глава VII
Жизнь и работа в Стране Советов
Военные и тюремно-лагерные страницы жизни Александры Львовны Толстой были частью широкого потока русской жизни, движение которого – начиная с первой русской революции 1905–1907 годов – набирало мощь и привело через испытания Первой мировой войны к двум революциям 1917 года – Февральской и Октябрьской. Затем наступило время, с которым вполне соотносимо высказывание Константина Левина, героя толстовского романа «Анна Каренина»: все «переворотилось и только укладывается». Жизнь России коренным образом изменилась, и ее новый – советский – уклад формировался в первые послереволюционные годы, а обретал устойчивые очертания во второй половине 1920-х годов, когда, по выражению Александры Львовны, начала восходить «звезда Сталина». Об этих годах в жизни двух дочерей Толстого, с 1917-го по 1929-й, и пойдет речь.
То, что отстаивала в острых спорах с мужем Софья Андреевна Толстая, во имя чего боролась, заботясь о сыновьях и внуках, рушилось у нее на глазах после Октябрьской революции. В годы, прожитые без мужа, Софья Андреевна изменилась. По воспоминаниям Татьяны Львовны, переехавшей в 1915 году в Ясную Поляну, толстовские взгляды ей сделались «менее чужды».
Яснополянская жизнь, конечно же, оказалась включена в водоворот революционных событий. 10 марта 1917 года Т. Л. Сухотина писала брату Сергею:
«Ты хочешь знать, как в Ясной была встречена революция. Да так же, как и везде: с спокойным чувством удовлетворения.
Мужики, как всегда недоверчивые и осторожные, держатся по отношению к новой власти так, как, бывало, Филипп Родивоныч
[1087], говаривавший, что „хвалить надоть погодить“. Но старой власти никто не жалеет, и то, что я слышала в последнее время на деревне о царе, царице и пр., доказывало, что недовольство правительством насытило всю Россию до такой степени, что уже больше его никто терпеть не мог.
