В 1923 году издательство «Задруга» было закрыто решением сверху. Перед Александрой Толстой встала необходимость начать переговоры с В. Г. Чертковым по вопросу о будущем готовящегося издания. И было понятно, что Полное собрание сочинений будет печатать Госиздат. Иметь дело с большевиками Александре Львовне не хотелось, в дальнейшем она не откажется от работы, но все же постепенно будет отходить от дел по подготовке издания.
Татьяна Львовна летом 1919 года все больше тяготилась ходом яснополянской жизни. В середине июля в Москве была на несколько дней арестована Александра, но вскоре выпущена. По всей видимости, Софья Андреевна об этом не знала. В Москве решался вопрос о восстановлении дома в Хамовниках
[1169]. Т. Л. Сухотина была встревожена известием о передаче петроградского музея Л. Н. Толстого в ведение Академии наук и стала возлагать надежды на организацию центрального музея в Москве. О возможности сотрудничества с новой властью на этот раз она рассуждала следующим образом: «Денег у большевиков много, перед Толстым они преклоняются. А брать ли деньги для музея от большевистского правительства или от какого-нибудь иного – безразлично. Деньги – всегда деньги, и правительство – всегда правительство. То есть деньги всегда будут орудием насилия, а правительство будет всегда представителем насилия. Как только будет создан центральный музей, так в него притекут все маленькие музеи и даже вещи, рукописи, коллекции из частных рук»
[1170]. В связи с вопросом о хамовническом доме в августе в Ясную Поляну приехал В. Ф. Булгаков для совещания с вдовой писателя и его старшей дочерью. «Таня, – с тревогой написала С. А. Толстая, – стала поговаривать чаще о выезде из Ясной Поляны. Ненавидит она Сергеенко-отца, задавила ее семья Оболенских: шум от детей, забота о еде, одиночество и пр. – все это ей в тягость, и я ее понимаю. Но грустна перспектива моего одиночества без двух Татьян моих»
[1171]. По-видимому, сложным было душевное состояние и матери, и старшей дочери. Софья Андреевна писала: «Грустно и одиноко живется. Таня-дочь со мной чужда и холодна, и это очень тяжело. Никого я так не любила»
[1172].
Уже 5 сентября поползли слухи, что в деревне Ясная Поляна будут размещены красноармейцы, и на следующий день прибыло много солдат. В первые числа месяца в Туле находился М. И. Калинин, затем выезжал в деревни, где могли развернуться военные действия. Он пожаловал на автомобиле и в Ясную Поляну.
Татьяна Львовна не сразу согласилась принять высокого гостя и провести экскурсию по яснополянскому дому. Однако при встрече приехавший деятель неожиданно произвел на нее весьма благоприятное впечатление. «Калинин оказался совсем не таким, каким я себе его представляла. Первое впечатление скорее симпатичное: умное, спокойное мужицкое лицо. Лет 45-ти, в очках, в черной русской рубашке, в пиджаке и сапогах», – описала она начало встречи. Затем воссоздала ход экскурсии, проведенной для московского гостя, и содержание беседы с ним: «Пошли в комнаты отца. Там Калинин так просто и с таким интересом все разглядывал и обо всем расспрашивал, что совершенно покорил мое сердце. У него хорошие манеры умного мужика: достойные, неторопливые, уважительные. Рассматривал косу отца. Спрашивал, почему такая большая. Я ответила: „У нас все такие. Все мужики такими косят“. – „Нет, у нас короче и круче. Я еще прошлым летом дома косил“. – „В Тверской губернии?“ – „Да. У меня и сейчас там надел“. Рассказала я ему все о том, что есть в комнатах отца, как рассказываю всем: и о Г. Джордже, и об Эдисоне, который отказался от заказа сделать электрическое кресло для казней, т. к. считал, что один человек не имеет права отнять жизнь у другого, и о Сютаеве, который спрашивал у старосты, куда он денет деньги, взятые за подати, и который говорил, что „на войско и на тюрьмы я тебе денег не дам“, который говорил, что „все в табе, все в любве“, и о М. А. Шмидт, которая говорила, что болезни и страдания Бог посылает любя, и о зеленой палочке, которую Николенька зарыл в Заказе
[1173]. И многое другое. И он все слушал очень внимательно и изредка делал вопросы»
[1174].
Через несколько дней после визита Калинина к Ясной Поляне приблизились военные действия: Деникин наступал, 20 сентября был взят Курск
[1175]. В это время перевес был на стороне белых.
В конце сентября в яснополянский дом приехали красноармейцы и сначала потребовали дать помещение эскадронному командиру, а затем – уже ночью – и полковому. Пришлось поселить представителей командного состава в бывшем кабинете Л. Н. Толстого. Поздней ночью Сухотина размышляла над вопросом, правильно ли размещать военных в доме человека, выступавшего против войны. И рассудила: кров нуждающимся предоставить необходимо. Но это решение не означает, что она отступает от своей твердой позиции в порицании войны и насилия. Сейчас самое главное – исполнить долг перед близким кругом яснополянцев и домом: «Постараться охранить их от неприятностей и разрушений»
[1176]. Однако утром она узнала, что над домом водружен красный флаг. И удивительно, Татьяна Львовна, очень сдержанный человек, выразила решительный протест, обосновав его так: в ходе военных действий дом становился мишенью.
«Я написала записку полковому командиру, прося его прийти ко мне. Он тотчас же пришел. 〈…〉 Сказала, что мы не могли не пустить их ночью, как людей, просящих приюта, но что я считаю, что пребывание их, как военной организации, в этом доме недопустимо. Он ответил, что они не сами приехали, а их прислали. Я поспешила сказать, что я это отлично знаю и их лично ни в чем не обвиняю. Тогда он попросил позволения остаться до завтрашнего дня. Я ответила, что это само собой разумеется, и просила его снять красный флаг. Он что-то хотел возразить, но я поспешила очень решительно и настойчиво перебить его:
