Часть интеллигенции, включая А. Л. Толстую, откликнулась на общую беду и включилась, желая быть полезными голодающим, в совместную с большевиками работу. Интеллигенция вряд ли знала, что в августе В. И. Ленин выступил за немедленный роспуск этого комитета, за арест и ссылку его лидеров. Александра Толстая приехала на первое заседание, где уже собрались доктора, адвокаты, экономисты, профессора, ученые. На фоне всех внешне выделялась старая революционерка Вера Николаевна Фигнер. Ждали Каменева, но он почему-то не приехал, вместо него появились вооруженные чекисты, которые арестовали всех присутствующих (кроме двух, в их числе В. Н. Фигнер) и доставили в ЧК, кто-то из арестованных отсидел на Лубянке несколько дней, а кто-то и несколько месяцев. Причин ареста никто не объяснял, в прессе же писали о контрреволюционном подполье. Смягчение приговоров оказалось возможным благодаря вмешательству в ситуацию авторитетных лиц. На этот раз Александра Львовна Толстая пробыла в заключении недолгое время и, к счастью, была сразу предупреждена о «наседке», то есть об осведомителе.
В последующие годы Александра Львовна, ранее уже познавшая тюремно-лагерную жизнь, занялась правозащитной деятельностью. «Когда я приезжала в Москву, телефон звонил с утра до вечера. По ошибке арестовали профессора; земский врач находился под угрозой ссылки; схватили заведующего музеем из аристократов; разгоняли бывший монастырь, превратившийся в трудовую коммуну; ссылали кого-то за сатиру против советской власти; священнику грозили расстрелом за слишком сильное воздействие на паству; собирались снести церковь, где венчался Пушкин…» За церковь ходатайствовала у П. Г. Смидовича, заместителя Калинина. Ходила к Енукидзе. Чаще всего обращалась к Калинину и Менжинскому. К последнему однажды пришла вместе с В. Н. Фигнер. Вдвоем хлопотали за арестованных членов издательства «Задруга»
[1217]. Причину любезного отношения к себе со стороны Менжинского Александра Львовна объясняла так: «А может быть, этих, у власти стоящих людей, могущих каждую минуту раздавить меня, забавляла моя откровенность, граничащая с дерзостью, которой я сама себя тешила, разговаривая с ними»
[1218].
В Ясной Поляне у Александры Львовны было много забот. Она работала в артели, осваивая новые виды сельскохозяйственных работ. Все артельщики знали, что только благодаря собственному труду они смогут прокормиться зимой. «Работали охотно и дружно»
[1219], – вспоминала Александра Львовна. Она положительно оценивала опыт тяжелой работы: «Я же и до сих пор с радостью вспоминаю о ней. Легко и просто совершилось для меня это „опрощение“
[1220], которого так мучительно и безрезультатно мы добивались в прежние времена. Совершилось просто, потому что это было действительно необходимо»
[1221].
Организовала новую яснополянскую школу в одной из частей дома, построенного еще дедом Л. Н. Толстого – Н. С. Волконским
[1222]. Здание находилось в очень плохом состоянии, но его смогли подремонтировать, чтобы начались занятия: школьников учили ремеслу и грамоте. Особой популярностью у деревенских ребят пользовались мастерские, где они постигали мастерство столяров и плотников. А. Л. Толстая добилась официального статуса для школы, которую зачислили в сеть школ Главсоцвоса. Ее назначили заведующей школой и определили жалованье. Тогда же не только утвердили штат, но и выделили небольшие деньги на оборудование и постройку новой школы. «Я ушла с головой в это дело, и чем дальше, тем больше оно увлекало меня. Появлялись новые сотрудники; все они, так же как и я, со страстью отдавались новой организации. Мы не считали часов, не жалели сил, с утра до поздней ночи мы вертелись в бешеном водовороте». Раздумывая над причинами такой самоотверженности людей, Толстая пришла к замечательным выводам. Вот ход ее рассуждений:
«Думаю, что ни в одной стране люди не работают с такой безудержной, бескорыстной страстью, как в России. После революции это свойство русской интеллигенции еще усилилось. Только благодаря оставшейся в России интеллигенции не погибла русская культура: уцелели кое-какие традиции, сохранились некоторые памятники искусства и старины, существуют еще научные труды, литературные изыскания.
Чем объяснить эту страсть к работе? Массовым гипнозом? Инстинктивным желанием противопоставить творчество большевистскому разрушению? Или просто чувством самосохранения, боязнью остановиться, подумать, осознать? Может быть, в этом и кроется главная причина этой неустанной деятельности? Можно ли делать, дышать, жить, если вдруг поймешь, что вся твоя работа – только вода на большевистское мельничное колесо, что лишь туже затягивается петля на шее народа и что то, что ты сегодня спас, завтра разрушится?
Для того чтобы так работать – надо или быть героями, или не думать»
[1223].
Александра Львовна, отдавая все силы школе, видела, что крестьяне без особого желания отпускали туда детей. Позднее она поняла причину: «Может быть, крестьяне чувствовали то, что мне и в голову тогда не приходило: что школа оторвет от них ребят, воспитает новых, чуждых семье людей»
[1224].
Вспоминала о смешных случаях. Как-то ученик на вопрос о том, кто такие большевики Ленин и Троцкий, мгновенно отреагировал частушкой:
Ехал Ленин на телеге,
А телега-то без колес.
Куда, черт плешивый, едешь?
Слушатели громко хохотали.
О дальнейшем в истории школьного дела А. Л. Толстая писала: «Осенью 1923 года Еврейско-американское общество через своего представителя г-на Розена пожертвовала 10 000 рублей на первые 4 класса нашей будущей девятилетки. Старшие классы продолжали обучаться в деревенской избе. В то же самое время мы получили от советского правительства первое ассигнование на школу-памятник»
[1226]. Еще Александре Львовне удалось организовать амбулаторию, четыре детских сада, решить штатный вопрос (участковым врачом стала М. А. Саввиных-Абакумова, с которой Александру связывали военные воспоминания). Перечисление общественно-полезных дел, осуществляемых дочерью Толстого, можно продолжать.
