Туда отправились иностранные делегаты, дипломаты, русские профессора, писатели и актеры. Всего человек сто, их возглавили А. В. Луначарский и О. Каменева. Природа, однако, не поддержала тщательно распланированное празднование: загодя несколько дней лил не переставая дождь, и приехавшие попали под непрекращающийся ливень, который, по словам Велеминского, превратил «мягкую яснополянскую почву в непроходимое болото». На вокзале гостей встретила Александра Львовна Толстая, «в высоких деревенских сапогах, в грубом непромокаемом плаще». В этот день она была организатором и связующим звеном, «ее широкое лицо с пенсне на носу то и дело повсюду мелькало»
[1274].
Не все прошло по разработанному сверху плану. На торжественном заседании сначала весьма неудачно выступил председатель Тульского губисполкома, от волнения он так и не справился со своей речью: повторялся, заикался, сбивался, вдобавок не смог довести ее до конца и сел. Выступила и А. Л. Толстая. Сохранилась машинопись ее речи, где были следующие слова: «…Я думаю, есть нечто, что может объединять всех нас, людей 〈…〉 разных верований, съехавшихся из разных мест, – это уважение ко Л. Н. за его искания правды, за его любовь ко всему человечеству…»
[1275]
А затем произошло незапланированное. Прекрасную речь произнес словак Велеминский, завершив ее обращением к советскому правительству. Он призывал «разрешить дочери Толстого, Александре Львовне, вести работу в музее и в школе Ясной Поляны, следуя заветам отца…». И тут, мгновенно отреагировав на ситуацию, слово взяла Александра Львовна. Она явно рисковала, о чем написала в воспоминаниях: «Пан или пропал, – думала я, – или они признают слова Ленина, что Ясную Поляну в память Л. Н. Толстого освобождают от коммунистической, антирелигиозной пропаганды, или же будут проводить, как и всюду, сталинскую политику». И Александра Львовна начала говорить.
Однако ее решительно прервал Луначарский, заявив: «Мы не боимся 〈…〉 что ученики яснополянской школы будут воспитываться в толстовском духе, столь противном нашим принципам. Мы глубоко убеждены, что молодежь из этой школы поступит в наши вузы, перемелется по-нашему, по-коммунистическому. Мы вытравим из них весь этот толстовский дух и создадим из них воинствующих партийцев, которые пополнят наши ряды и поддержат наше социалистическое правительство». Эта спонтанно прозвучавшая речь наркома продемонстрировала уже хорошо к тому времени продуманную программу борьбы с инакомыслием, ничего хорошего в будущем для яснополянской школы она не предвещала.
Но во время церемонии официального открытия школы Луначарский неожиданно преобразился и в нем заговорил, как отметила А. Л. Толстая, «живой человек». «Это была прекрасная, вдохновенная, искренняя и прочувствованная речь. Несколько раз звучный голос Луначарского прерывался от волнения»
[1276]. Вместе с тем Александре Львовне виделось в нем, как и при первой встрече в 1919 году, нечто театральное.
Сохранилась и машинопись заключительного слова А. Л. Толстой на торжественном заседании по случаю открытия школы имени Льва Толстого в Ясной Поляне: «…школа имени Л. Н. Толстого должна отличаться от всех школ. Советское правительство чрезвычайно чутко относится к памяти Л. Н., и благодаря этой чуткости в Яснополянской школе не проводится военизация, как в других школах, – этот предмет у нас отсутствует. Затем второй вопрос – хотя Л. Н. был противником православной веры и боролся всячески с церковностью, со всем тем, что она налагала на истинную веру, – он верил в Бога, и потому у нас в школе никогда не проводилась и, думаю, и в дальнейшем не будет проводиться пропаганда безбожия…»
[1277] Из воспоминаний А. Л. Толстой не ясно, удалось ли ей все это сказать, но очевидно и важно другое: у дочери Толстого была собственная программа действий.
В Москве состоялся торжественный вечер в Политехническом институте. Здесь собрались и выступали ближайшие друзья Толстого: В. Г. Чертков, И. И. Горбунов-Посадов, Н. Н. Апостолов, Н. Н. Гусев. Было очень много слушателей. Собрание шло вразрез с пышным государственным официозом. Так выступила, по мнению того же Велеминского, «тихая оппозиция».
Гость-словак описал вечер, особо выделив одно выступление: «Напряжение в зале настигло апогея, когда писатель Горбунов-Посадов как бы от имени Толстого огласил четыре просьбы к „товарищам коммунистическим братьям“: 1) отменить смертную казнь; 2) не портить молодые души милитаристской пропагандой в школах; 3) ослабить алкогольный мор, распространяющийся благодаря продаже алкогольных напитков в государственных магазинах; 4) уменьшить тяжесть налогов на крестьянские хозяйства». Последовали бурные аплодисменты участников, в советской же печати и в отдельных устных заявлениях появились лишь сдержанные комментарии. То и другое, по мнению Велеминского, свидетельствовало: «…такие акции при нынешнем режиме, безусловно, из ряда вон выходящее явление». Он же заметил: «Иностранная журналистика потом все это, наоборот, преувеличила и подавала как проявление нарастающего в России недовольства»
[1278].
Написанное Велеминским является замечательным свидетельством процесса формирования советского мифа о Толстом. Главное заключалось в том, что Льва Толстого жестко ограничили, буквально очертили сферой художественной литературы. Великий Л. Н. Толстой – художник, публицист, философ, общественный деятель и властитель дум – провозглашался исключительно литератором, исключительно создателем художественных произведений. Однако и здесь устанавливались рамки: далеко не все произведения были известны советскому читателю и зрителю. В таком случае представление о художественном творчестве Л. Н. Толстого, действительно, можно было легко «кроить», моделировать на свой лад. Вот что отметил Велеминский: «…произведения самого Толстого остались почти недоступными. Новое официальное издание сочинений Толстого (в Государственном издательстве) лишь частично восполняло этот пробел. Все другое, кроме художественных произведений, было изъято и недоступно читателям. Театры в последний момент подготовили постановки некоторых пьес, причем самую сильную из них, „Власть тьмы“, отодвинули на задний план»
[1279]. По существу, Л. Н. Толстой «отрицался как мыслитель», как религиозный мыслитель! Сам толстовский дух, судя по заявлению А. В. Луначарского, был глубоко чужд советской власти. Но Л. Н. Толстой ей все-таки был нужен, и прежде всего в пропагандистских целях.
