Внучка Толстого устроилась, изучив стенографию и дактилографию, секретарем в одном из американских банков. И тем не менее финансовое положение Сухотиных оставляло желать лучшего, в январе 1929 года Татьяна Львовна написала В. Ф. Булгакову в Прагу, что ей трудно взять на себя заботы о живущей там племяннице Марии
[1341], которая обращалась к ней с отчаянными посланиями. Старшая Сухотина поясняла: «Мне очень трудно посылать ей деньги. Таня очень слабый человечек, и она очень переутомляется за работой, я тоже никуда не стала годиться. 〈…〉 Кроме нее (Маши. – Н. М.), у меня семья брата Миши, которая очень бедствует и с которой я немного делюсь; Вера Кузминская, которая больна и беспомощна, и т. д. Но сердце не камень, и я посылаю Вам эти пять долларов с большой просьбой абонироваться на несколько обедов в какой-ни〈будь〉 столовой (вероятно, такие имеются в Праге) для этой несчастной дурехи»
[1342].
Вскоре Татьяна Львовна предприняла еще один весьма решительный шаг.
Дочь Толстого арендовала бывшую мастерскую известного художника Каролюса-Дюрана, задумав открыть академию. Дом был расположен в пяти минутах ходьбы от Люксембургского сада и в семи от бульвара Монпарнас; недалеко располагался и русский ресторан «Доминик». В марте 1929 года Татьяна написала старшему брату Сергею: «Я затеваю здесь студию, не знаю, как она удастся, конкуренция здесь большая»
[1343].
В 1910-е годы в этом парижском округе проживали художники, скульпторы и поэты, в знаменитом «Улье» («La Ruche»)
[1344] – Сутин, Цадкин, Леже, Шагал, Модильяни, Кикоин и многие другие ныне прославленные творцы. Известно высказывание французского литератора Жана Кокто: обитатели Монпарнаса того десятилетия совершали «настоящую революцию в искусстве, в литературе, в живописи, в скульптуре»
[1345]. Сюда со всех концов света съезжались художники и просто жаждущие решительного обновления жизни.
В 1920-е годы Монпарнас оставался центром современного искусства, здесь жили и творили художники и литераторы
[1346]. Однако многое уже изменилось. «Что же касается жизни Монпарнаса, – пишет петербургский искусствовед М. Ю. Герман, – она обретала все более судорожно-веселый, наркотический характер, становясь уже не частью жизни художников, но сценой их „жестов“ и просто развлечений»
[1347]. Владимир Маяковский, московский гость 1929 года, писал о Монпарнасе: он «гудел», «кружа веселье карнавалово»
[1348]. Находившийся в то время в Париже Илья Эренбург свидетельствовал: «Сменилась эпоха. Художников или поэтов вытесняли иностранные туристы. Бестолковая жизнь былых лет стала модным стилем людей, игравших в богему»
[1349]. Это беззаботная игра подчас сопровождалась намеренным эпатажем и громкими скандалами, привлекавшими внимание публики.
Кафе «Ротонда» в квартале Монпарнас. 1930-е
В Париже второй половины 1920-х годов проводились выставки современного искусства: в ноябре 1925 года, к примеру, состоялась первая выставка сюрреалистов, в которой принял участие Пабло Пикассо
[1350]. С Монпарнасом была связана деятельность сюрреалистов, первый манифест которых провозгласил в 1924 году Андре Бретон. Ему принадлежит одно из определений сюрреализма: «Чистый психический автоматизм, посредством которого намерены выразить устно, письменно или каким-либо иным образом реальное функционирование мысли. Диктовка мысли за пределами всякого контроля, осуществляемого рассудком, вне всякой эстетической или нравственной заинтересованности». Благодаря этому возможен прорыв в «высшую реальность», сюрреализм «стремится окончательно разрушить все прочие психические механизмы и занять их место в разрешении кардинальных вопросов жизни»
[1351]. На последние вопросы бытия человек отвечает, обращаясь исключительно к самому себе, погружаясь в глубины своего бессознательного – индивидуального и коллективного.
Публика в кафе «Дю Дом» в парижском квартале Монпарнас. 1920-е
В 1928 году сюрреалистическая живопись становится центром внимания, к ней приходит успех. Именно здесь, на модернистском Монпарнасе, старшая дочь Толстого попыталась собрать близких ей по духу и эстетическим предпочтениям российских художников-эмигрантов. Так, 27 марта 1929 года она отправила по пути из Рима в Париж открытку А. Н. Бенуа: «Многоуважаемый Александр Николаевич! Я просила Лидию Эрастовну Родзянко быть у Вас и лично рассказать Вам о деле, которое я затеваю. Если оно Вас заинтересует – то милости просим 2 апреля в пять часов дня ко мне… Это будет для нас честью, помощью и удовольствием»
[1352].
