Николай Гусев совершенно справедливо полагал, что из всех детей Татьяна Львовна – самый объективный свидетель драматичного разлада между родителями. «Я считаю Вас не только лучшим, но единственным знатоком Софьи Андреевны и ее отношений ко Л. Н., – писал он 11 мая 1927-го из Москвы. – Никто не мог так ясно и тонко в ней разобраться, как Вы, потому что Вы женщина… притом близкая и состоявшая с ней, несмотря на разницу лет, на равной ноге»
[1403].
Прочитав третью часть дневника матери, Татьяна писала брату в Москву: «Страдала она несомненно, но что нужно было ей, чтобы не страдать, – невозможно придумать. При всяких условиях, во всякой обстановке, при всяком к ней отношении она нашла бы причины для страдания и выставления себя мученицей.
Издание дневников С. А. Толстой. 1928–1929
Если читать этот дневник между строк, то чувствуется, какая иногда поднималась в ней ненависть к папá и как иногда она думала о его смерти как об освобождении. Как только наступала опасность – так она пугалась.
А он ее нежно и глубоко любил. И только потому он раньше не ушел. Раздражала она его неистово. И немудрено. Надо было иметь огромный запас терпения, чтобы выносить ее приставания, ее желание выставить себя, с одной стороны, несчастной жертвой, отдающей всю жизнь злому, противному мужу; а с другой – моложавой, с высокими стремлениями „милашкой“.
Но отец видел ее положительные стороны, которые были ему трогательны: ее усилия превозмогать свои дурные стороны, ее старания быть лучше. И она была ему бесконечно жалка. Не люби он ее – давно бы ушел из дома.
Есть неточности и, главное, фальшивое освещение многих фактов в ее дневнике. Между прочим, по ее крымскому дневнику выходит, что она почти исключительно одна ходила за отцом, тогда как у нас всех было впечатление, что она меньше нас всех дежурила у него и ходила за ним.
Я как будто ее осуждаю. Нет. Как при ее жизни, так и теперь я ее любила и люблю, и глубоко жалела и жалею ее. И главное, не могу ее считать ответственной, поэтому мне легко ее не осуждать»
[1404].
Во время работы брата над дневником матери 1910 года, который Татьяна Львовна ранее не читала, она писала Сергею Львовичу: «Я думаю, что ты сумеешь беспристрастно осветить все положение. Мы с тобой потому могли правильно судить, что, во-первых, мы любили и мать, и отца (чего нельзя сказать об остальных детях); и во-вторых, потому что для нас материальная сторона не имела значения. Конечно, мы оба заслуживаем одного упрека: это то, что мы недостаточно активно вмешивались в махинации Черткова и Саши. В жизнь же родителей надо было вмешиваться только для того, чтобы дать им сговориться между собой без всяких посредников и „отстранителей“ матери»
[1405].
Все сказанное Татьяной Львовной – ценнейшее свидетельство сути происходивших в Ясной Поляне событий. Это правда, являющаяся правдой. Татьяна Львовна убеждала старшего брата не оставлять работу над воспоминаниями: «Может быть, ты никаких новых событий не опишешь. Но освещение очень драгоценно»
[1406].
11 июля 1930 года Татьяна писала брату Сергею, что полученные за перевод дневника матери деньги – его и свою доли – она израсходовала: «У меня умирала основанная мною школа живописи за недостатком денег, и я должна была вложить в нее все, что у меня было своего и чужого. Школа тем не менее умерла»
[1407].
В конце августа 1930 года академия прекратила свое существование. Вместе с тем Татьяна Львовна и в последующие годы пыталась помочь своим бывшим преподавателям. Она предложила Николаю Дмитриевичу Милиоти устроить совместную с Ф. А. Малявиным выставку в Риме. Идея не была осуществлена, но Милиоти побывал у дочери Толстого в Риме. Потом он обращался к ней за помощью, испытывая серьезные материальные затруднения. В одном из последних своих писем к дочери Толстого он написал: «…Вы из какой-то страны правды, которую открыл Толстой, которого я нежно люблю и идеи которого, несмотря на все несходство наших жизней, мне кажутся истиной»
[1408].
В парижские годы Татьяна Львовна не раз выезжала в Италию, в 1926 году прочла лекцию в Филологическом обществе Милана, в 1929 году посетила с культурно-просветительской программой Турин, Милан и Рим
[1409]. На одной из лекций состоялось знакомство Татьяны Львовны с итальянским славистом Этторе Ло Гатто. Позднее он не без иронии вспоминал: «Я отличился на этом вечере, задав ей щекотливый вопрос: каково было отношение детей к печальному конфликту между Львом Николаевичем и Софьей Андреевной и кого они поддерживали»
[1410]. В 1928 году Татьяна Львовна попросила его вывезти из Советской России коробку с ее бумагами, перепиской и дневниками. Все это ей необходимо было для дальнейшей работы над лекциями, переводами и книгами об отце и о семье.
В дневниковой записи от 2 мая 1929 года Татьяна Львовна отметила:
«Я в молодости хотела быть художницей, писательницей, актрисой, пианисткой. Иногда хотела быть сподвижницей, а иногда львицей, покорительницей сердец и хозяйкой артистического салона, иногда просто женой и матерью.
Но всегда, в продолжение всей жизни – впереди всего стояло дело отца и его работа. Делала я ее плохо по мелкости своей природы, иногда небрежно – жизнь уносила, – но никогда я не усомнилась в том, что это дело должно быть для меня самым важным»
[1411].
