И вновь Лев Толстой словно протянул руку помощи своей дочери и внучке. Зимой 1928 года Татьяна Татьяновна много играла в театре, а летом ее пригласили сыграть в Лондоне на английском языке Анютку в толстовской пьесе «Власть тьмы». Она поступила в труппу Жоржа и Людмилы Питоевых. «Роли у меня были маленькие, – вспоминала Т. М. Альбертини-Сухотина, – я была молода. Однако это было чудесное время в моей жизни»
[1412]. Питоев поставил спектакль «Живой труп», который имел успех во многом благодаря Татьяне Львовне: она «согласилась представлять пьесу перед началом спектакля». Затем, в 1929 году, труппа отправилась на гастроли в Бельгию, Швейцарию и Италию
[1413], где произошло судьбоносное событие в жизни двух Татьян: «В Риме знаменитый журналист Луиджи Альбертини, бывший директор газеты „Коррьере делла сера“, пригласил актеров к себе во дворец, расположенный напротив дворца Квиринал
[1414]. Его сын Леонардо, доктор юридических наук, влюбился в Танечку и через несколько месяцев женился на ней»
[1415].
Начинался новый этап в жизни Татьяны Львовны и ее дочери.
Крутым был поворот и в жизни Александры Львовны, правда она, в отличие от старшей сестры, шагнула в неизвестность – в точном смысле этого слова. В конце лета 1929 года Александра получила телеграмму из Японии: газета «Осака майнити симбун» приглашала ее приехать для чтения лекций о Толстом. Александра сумела убедить власти в необходимости командировки, и ее отпустили, ограничив срок пребывания в Японии 1 января 1930 года. И осенью А. Толстая вместе с приятельницей по Яснополянской школе Ольгой Петровной Христианович и ее дочкой Машей (Тусей) отправилась в противоположную от Москвы сторону – в Японию
[1416]. Минуя железнодорожные станции с пустыми буфетами, они колесили по грязной и нищей Советской России. В тот год движение людских потоков было интенсивным: кто-то по своей воле или вопреки ей ехал строить Магнитку (в стране был взят курс на индустриализацию), кулацкие семьи следовали на север Урала и в Сибирь – кто без права на переписку, а кто и без права на жилье и работу (разворачивалась коллективизация, сопровождавшаяся подобными следствиями).
Испытав многочисленные трудности в дороге и добравшись до места назначения, Александра Львовна изумилась: «Я и не представляла себе, что Россия так отстала от цивилизации». Познакомившись с реалиями японской жизни, она воскликнула: «Какой контраст с советской нищетой!»
[1417] Здесь на каждом шагу все – другое: вот увидела студенток и тут же отметила: «У нас в России сейчас нет таких чистых, детских лиц»
[1418]. Восточная страна-красавица явилась перед ней как праздничный и сказочный мир.
А. Л. Толстая в Японии. 1929
Глубина потрясения от встречи с новой культурой была такой, что и спустя годы написанный Александрой Толстой рассказ «Волшебная страна Япония» предстает как яркое сиюминутное впечатление. Часть повествования – пристальное всматривание в предметы, в особенности устройства внутренних помещений, в обычаи и ритуалы чаепития, приветствий и расставаний. Мир японской культуры был воссоздан ею любовно и талантливо.
О своем решении покинуть Советскую Россию Толстая писала: «Оставаться же я могла только при условии, если бы можно было сесть в тюрьму. Потому что на свободе в России могут теперь жить только люди или ничего не делающие, таких почти нет, или подлецы. Садиться в тюрьму было страшно. Но на свободе жить там невыносимо! Я думаю, что скоро там будут пытаться запрещать дышать!»
[1419]
В Японии же Александра Львовна ощутила себя иначе:
«Ну, милая моя старая сестра, – хотя и молодая сестра стала совсем седая, – пишу тебе из Токио. Урра! Пишу тебе свободно, не думая о том, что за каждое лишнее слово могут посадить в тюрьму или лишить места. Как хорошо дышать, как хорошо ходить по улицам свободно, есть настоящий хлеб без карточек, покупать что хочешь, если есть немножечко денег в кармане, не думать о том, чем прикрыться.
Хожу по улицам и улыбаюсь, как влюбленная, как старая дура, как сумасшедшая»
[1420].
Близкой по духу была реакция старшей сестры на европейскую жизнь: «И как это ни странно – здесь чувствуешь себя ближе со всеми, чем на своей родине, где в каждом чужом человеке подозреваешь шпиона или во всяком случае недоброжелателя»
[1421].
В Японии необычным было все. Как-то вечером к Александре Львовне пришли сельские учителя местной школы, где семь лет они учат разным предметам, подготавливая к средней школе. Она передала запомнившееся:
«Всего японцы учатся 18 лет.
– Какой же главный предмет в школе? – спросили мы.
– Мораль.
– Что это такое?
– Буквальный перевод – это учение о том, как должен поступать человек. У нас такое правило: если даже ученик хорошо выдержит экзамены по всем предметам, но не выдержит экзамена по морали, он не может больше учиться, и тогда ему будет трудно, почти невозможно найти службу. Мораль – это самый главный предмет.
– Как же он преподается?
– Сначала в самой простой, легкой форме, постепенно углубляется, расширяется, в университетах это уже философия Конфуция, Лао-Тзе»
[1422].
