Рядом с Татьяной время от времени был другой ее брат – Лев, но с ним, как всегда, было связано много сложного. Дело в том, что Лев Львович Толстой симпатизировал Гитлеру и Муссолини
[1589]. Последнему он подарил машинопись своей книги «Правда о моем отце» на французском языке («La vérité sur mon pére») и писал письма, на рубеже 1937–1938 годов выслал партитуру военного марша, а в 1942-м – свою фотографию с надписью и машинописную копию своего очерка «Отмена войн и строительство мира. Очерк о происхождении войны и средствах ее упразднения»
[1590]. Будучи скульптором, Лев Львович сделал бронзовый бюст итальянского диктатора и лично вручил его, после чего этот бюст был помещен в резиденции дуче – на вилле Торлония. Лев Львович предполагал сделать мраморную копию своей работы и разместить ее в римском Музее современного искусства. Задуманное не осуществилось, однако Лев Львович сумел-таки получить заказ: в 1937 году лепил бюсты родителей Муссолини. В те годы сын Толстого безуспешно пытался найти в Италии постоянную работу, мечтал получать небольшую пенсию и провести остаток дней в этой стране. Муссолини же отнесся к сыну Л. Н. Толстого весьма сдержанно.
По-видимому, Татьяна Львовна, принимавшая у себя брата, оказалась в весьма сложном положении: семья Альбертини не поддерживала режим Муссолини. Дочь Татьяны Львовны вспоминала, что «во время Второй мировой войны им с мужем приходилось ежедневно менять место ночлега, опасаясь облавы фашистов, которых ненавидела вся семья. Дети – Луиджи и Марта – жили в это время с бабушкой Татьяной Львовной»
[1591].
И сама Татьяна Львовна записала в дневнике: «Прекрасный народ итальянцы. Всегда приветливые, вежливые, любезные и сердечные, никакой вульгарности… Самый вульгарный из них всех – это их вождь. И он готовит печальное поколение. Милитаризация и привычка к самой грубой лести, обязательной по отношению к вождю, ничего хорошего не принесут. Души грубеют и привыкают к фальши. Жалко!»
[1592]
Татьяна Львовна с внучкой Мартой
В то же время в США Александра Львовна делала первые шаги на ниве благотворительной деятельности. Русским военнопленным в Финляндии Толстовский фонд отправил посылок на «34 000 долларов: кроме того, по просьбе самих военнопленных, выслал 5000 Библий и 5000 крестиков»
[1593].
2 марта 1940 года Александра Львовна писала сестре Татьяне: «Часто думаю: может быть, вся жизнь эта будет где-то, куда уйдем проноситься такими же смутными волнами воспоминаний, как теперь вспоминается детство, будет отсеиваться только добро, любовь, как сейчас, вспоминая прошлое, блестит ярким золотом все чудесное и прекрасное, а злое, плохое скрывается, прячется, точно его и не было совсем. 〈…〉 Первый год почувствовала себя старой. И вот между лекциями и работой Комитета, завтраками, обедами (то, что так не люблю) вдруг приходит в голову: „Сложить бы руки, и уснуть, и больше не мучиться“. На этих днях говорила о России и Финляндии, об ужасах, творимых дьяволом одержимыми правителями России. О горе финнов и горе сотни тысяч семей русских юношей, погибших ни за что. 〈…〉 М[ожет] б[ыть], потому, что так остро чувствую свою русскость и боль за русских, волей-неволей судьба наложила на меня сейчас задачу объединять русских здесь, в Америке. Со всех сторон сейчас люди идут, предлагают помочь, точно чувствуют, что надо объединиться в такую тяжелую минуту. 〈…〉 Много горя, нищеты и много добра вижу в людях. Много у меня затей: празднование Чайковского – 100-летие: концерт с Кусевицким в Карнеги
[1594], балет Монте-Карло
[1595], Онегинский бал и проч. Издание 23 отцовских сказок в будущем году и мн[огое] др. Очень устаю, главное – это одевание и улыбки светским дамам… Навоз куриный было легче чистить… Но терплю ради дела…»
[1596]
Потом ситуация в США изменилась: гитлеровская Германия напала на Советский Союз, кто-то из русских эмигрантов стал надеяться на освобождение родины от большевизма, а кто-то, напротив, начал симпатизировать советской власти, выступившей против Гитлера. Александра Львовна осмысляла происходящие события иначе, 6 декабря 1941 года она записала в дневнике: «Англия объявила войну Финляндии. Да, слепы те, кот[орые] думают, что немцы „освободят“ Россию, слепы те, кот[орые] ищут опоры в советских разбойниках. Прав только Христос – „Не убий“, – и правы апостолы Его – мой отец в том числе. „Иван дурак“… Ах, если бы не умные, а дураки правили миром!»
[1597]
Из всех детей Толстого ближе всего к водовороту военных событий оказались Сергей и Татьяна: Сергей жил в Москве, знал, как обошлись фашисты с Ясной Поляной
[1598], Татьяна – в Риме. Михаил находился в Марокко, Лев – в нейтральной Швеции. В конце августа 1944 года Татьяна Львовна сообщала брату Сергею: «…пишу (конечно, только об отце) и даже занимаюсь живописью: выставляла и продала несколько nature mortes». И встревоженно добавила: «О Саше уже несколько лет ничего не знаю». А закончила письмо трогательным обращением к брату: «Живи! И хотя, вероятно, мы никогда не увидимся, а все-таки радостно знать, что ты еще мыкаешься на этой земле. Прощай!»
[1599]
