Вот Софья Андреевна записала в дневнике, посмотрев на молодоженов, приехавших в Ясную Поляну на следующий день после свадьбы: «Маша мне жалка, и я потому чувствую к ней нежность, и, конечно, буду ее и любить, и буду помогать ей в жизни, чем могу. Коля производит то же впечатление – хорошего мальчика, но мысль как о муже моей дочери сейчас же исключает хорошее чувство к нему. Это не сила, не поддержка в жизни… Ну да увидим»
[374]. На другой день Софья Андреевна пометила в дневнике: «Были Маша с Колей, жалкие, худые, слабые…»
[375]
Ровно через два месяца после свадьбы дочери она уже с болью восклицала: «Бедная, бедная Маша с этим ушастым лентяем! И такая она болезненная, жалкая, худая. Вся забота на ней; а он гуляет, играет, кушает на чужой счет и ни о чем не думает»
[376].
В начале августа Маша заболела брюшным тифом, и Софью Андреевну переполнили эмоции: «С какой сильной болью сердца я приняла это известие; меня душит спазма в горле и слезы, знакомые, ужасные слезы от беспокойства и страха, всегда где-то готовые. Маша все видела во сне Ванечку
[377], и, может быть, он и отзовет ее к себе, чтоб избавить от тяжелой, бедной и сложной замужней жизни с этим флегмой Колей. Хорошую, полезную и самоотверженную жизнь жила Маша до замужества, а что впереди – еще Бог знает. Но лично ее страшно жаль, она такая жалкая с тех пор, как ушла из семьи. И невольно вспомнилась смерть Саши Философовой, тоже от тифа, и еще страшней стало»
[378]. Мария Львовна в тяжелом состоянии была перевезена в Ясную Поляну, и Софья Андреевна приняла заболевшую дочь, но с возмущением отнеслась к приехавшему зятю: «Но что тут Коля приживает – это меня сердит, и мне все хочется от него отмахнуться, как от назойливой мухи. Не люблю эти флегматические, беззастенчивые в своей лени натуры приживалов»
[379].
Софья Андреевна однажды назвала Оболенского «ленивым, неразумным мальчиком-мужем»
[380], позднее – «тенью» дочери. С годами ее неприязненное отношение к первому зятю только укрепилось, в 1900 году Софья Андреевна записала: «Гостили у нас тогда дочь Маша с Колей, ее мужем, оба жалкие, безжизненные. Маша, выйдя замуж за ленивого, сонного Оболенского, утратила свою энергию и последнее здоровье»
[381].
Лев Николаевич Толстой написал своим очень близким друзьям Чертковым вскоре после свадьбы дочери: «Маша замужем, и мне жалко, жалко. Не такая она, чтобы этим удовлетвориться. Она слаба и болезненна; боюсь, что уже кается, хотя не говорит. Да и нельзя говорить, п[отому] ч[то] он очень хороший, чистый, честный, чрезвычайно правдивый человек»
[382].
Александра Львовна попыталась понять чувства отца: «Потеря близких друзей, Черткова, Бирюкова
[383], было ничто в сравнении с тем, что он переживал теперь. Маша… Маша, бесшумно каждое утро проскальзывающая в его кабинет, со свежепереписанным писанием отца, ловящая на лету каждую его мысль, живущая его жизнью, его интересами, Маша, так хорошо понимавшая радость служения людям, убивающая свою плоть вегетарианством, спаньем на досках, покрытых тонким тюфячком, Маша… чуткая, одухотворенная… Что с ней случилось? Почему рядом с ней появилось это пропитанное барством, красивое, внешне привлекательное существо – князь Николай Леонидович Оболенский? Что было между ними общего?»
[384] Александра Львовна явно не сдержалась и выразила свое неприязненное отношение к Оболенскому.
Отец, как писала Александра Львовна, «не отговаривал» Марию:
«Его личное горе – потеря Маши как помощника и друга – было слишком остро, оно могло повлиять на его отношение к ее замужеству, а он желал ее счастья, не своего.
„Маша… – писал он ей, – ничего не имею сказать против твоего намерения, вызванного непреодолимым, как я вижу, стремлением к браку… И по твоей жизни в последнее время, рассеянной и роскошной более, чем прежде, и по жизни и привычкам и взглядам Коли, – вы не только не будете жить по-Марии-Александровски
[385], но вам нужны порядочные деньги, посредством которых жить… Одной из главных побудительных причин для тебя, кроме самого брака, т. е. супружеской любви, еще дети. Дети и нужда. Это очень трудно и уж слишком явно – перемена независимости, спокойствия на самые сложные и тяжелые страдания. Как вы об этом судили? Что он думает об этом?.. Намерена ли ты просить дать тебе твое наследство? Намерен ли он служить и где? И пожалуйста, откинь мысль о том, чтобы государственная служба твоего мужа могла изменить мое отношение к нему и твое отступление от намерения не брать наследства могло изменить мою оценку тебя. Я тебя знаю и люблю дальше, глубже этого, и никакие твои слабости не могут изменить мое понимание тебя и связанную с ним любовь к тебе. Я слишком сам и был и есть полон слабостей и знаю поэтому, как иногда и часто они берут верх. Одно только: лежу под ним, под врагом, в его власти и все-таки кричу, что не сдамся и дай справлюсь опять, буду биться с ним. Знаю, что и ты так же будешь делать. И делай так. Только «думать надо, больше думать надо»“
[386].
Мария Львовна с мужем на прогулке в Ясной Поляне. 1899
Не успела еще Маша выйти замуж, как ей пришлось столкнуться с рядом трудностей. Священник не хотел ее венчать, так как требовалось свидетельство об исповеди и причастии, а Маша уже много лет не говела. Коля хотел подкупить священника, и Маша сообщила отцу об этом намерении. В мае, накануне Машиной свадьбы, отец определенно высказал свое мнение по поводу ее решения:
