Состояние Татьяны не улучшалось, и Мария пыталась поддержать ее, старшая сестра получила письмо, где были строки: «Если схватки утихли, то все еще надеемся и радуемся, и ты не унывай и слушайся во всем. Может, и обойдется все благополучно»
[481].
6 декабря Лев Николаевич очень серьезно заболел. Его болезнь то усиливалась, то отступала; в день, когда больному стало полегче, он вновь вместе с дежурившей около него Машей высчитывал Танины сроки, и им «понравились результаты»
[482]. На 12 декабря пришелся пик тяжелой болезни Толстого, и Софья Андреевна записала: «Когда я сейчас уходила, он мне так отчетливо и значительно сказал: „Прощай, Соня“. Я поцеловала его и его руку и тоже ему сказала: „Прощай“. Он думает, что можно спать, когда он умирает… Нет, он ничего не думает, он все понимает, и ему тяжело… Дай Бог ему просветлеть душой… Сегодня он лучше, спокойнее и, видно, думает больше о смерти, чем о жизни…»
[483]
Но Лев Толстой вернулся к жизни, и вскоре Татьяна получила оптимистичное письмо от Маши: «Мы опять вчера с папá считали твои сроки, и папа считает, что 20, т. е. послезавтра, тебе останется месяц носить. Ну что будет, то будет; а как-то хочется, чтобы было то, в сущности, самое обычное, а для нас необыкновенное счастье»
[484]. 21 декабря отец заметил в письме к старшей дочери: «…я не переставая считаю по пальцам месяцы, и, по-моему, ты в девятом. Так что дело только за благополучными родами, и страшно, и радостно»
[485]. В Ясной Поляне надеялись на благополучный исход. «Милая Таня, – писала Мария о себе и отце, – мы на днях раскопали все твои письма и нашли количество белка, т. е. 0,30 на тысячу, ведь так? И это открытие нас совершенно успокоило. И теперь тебе меньше месяца, так что все хорошо, так это утешительно, а уж когда все кончится хорошо – так ликование будет полное»
[486].
Толстые в Гаспре: Илья, Андрей, Татьяна, Лев, Софья Андреевна, Михаил, Мария, Сергей, Александра. 1902
Однако в Риме обстоятельства складывались не лучшим образом, о чем свидетельствует дневниковая запись Татьяны Львовны от 23 декабря: «Миша уже с месяц хворает сердцем и нервами. Каждый день сам мучается безумно и меня измучил. У меня белок увеличивается, силы слабеют, и с вчерашнего дня движения ребенка очень ослаблены. Готовлюсь к тому, что опять он не выживет, но это нелегко. Хочется умереть. Хотя знаю, что это стыдно и малодушно. Думаю, что не умру, потому что люди, близкие к смерти, бывают кроткие, и добрые, и равнодушные к жизненным вопросам. А я не такая»
[487]. В тот же день она написала матери, что «младенец опять перестал в ней жить и она в страшном отчаянии…»
[488]. В Ясной Поляне это письмо получили через несколько дней.
Маша в ответ написала:
«Милая, бедная Таничка, сегодня получили твое грустное письмо, и хотя я лично не могла ожидать ничего другого, но твое письмо ужасно всех поразило и огорчило. Папаша милый даже заплакал. А сейчас я села тебе писать, а он позвал и продиктовал прилагаемое письмо, и все с нежностью смотрел на твой портрет и запинался, диктуя. Душенька, моя милая, мы так все тебя жалеем, так сочувствуем тебе и понимаем твое горе. Мама нынче с утра прямо осунулась от огорчения. Старики этот раз уж очень уверились в тебе. А меня ты напрасно подозреваешь в зависти. Этого чувства совсем еще не было; может быть, оно могло бы промелькнуть, если бы я увидала тебя со временем с ребенком, – но это была зависть хорошая, радостная. А теперь я не знаю, что бы отдала, чтобы ты родила живого, прямо это была бы огромная радость. 〈…〉 Только что подумала тебе написать, что когда ты родишь, то приезжай в Россию поближе к папá, а я поеду в Рим рожать. Нет, Таничка, милая, видно, нам этого счастья не суждено испытать. Вот ведь и белок, стало быть, ни при чем. Как-то ты теперь, бедняжка, тяжелое это время! 〈…〉 Хорошо, что ты не согласилась на искусственные роды. Ребенок все-таки родился бы мертвый, и ты, наверное, думала бы, что это вследствие искусственных родов… Я вполне тебя понимаю, что тебя это отталкивало. 〈…〉 Мама здесь же сидит 〈…〉 и такая тоже жалкая: голова трясется, старая сегодня и тихая»
[489].
Отец писал старшей дочери:
«Крепись, моя голубушка Таня; на всякое нам кажущееся несчастье всегда можно смотреть, как смотрят простые, истинно верующие христиане, как на испытание, посылаемое Богом. И, n’en deplaire à Nitche et à ses disciples
[490], – такое христианское отношение к мирским невзгодам не только не ослабляет деятельности человека, но придает ему огромную, тройную силу: служить себе (в самом высоком духовном смысле), людям и Богу. Это не победа над своими страстями – отречением от всего того, что не в их власти, – стоиков, а это есть такое разумное понимание жизни, при котором видишь, что Бог дал нам жизнь для блага и что в ней, кроме блага, ничего другого быть не может, только бы мы умели понимать значение ее и ее различных перемен. Ты сама говоришь, что боялась своей безумной страстности к ребенку, и я думаю, что ты была права, боясь этого. От такого ненормального чувства ничего хорошего не могло выйти ни для него, ни для тебя, ни для окружающих. А разве не несомненно, что у тебя в душе теперь прибавится духовной силы, нужной для жизни, и что ты будешь еще лучше, чем прежде, служить другим людям. Все это ты знаешь, и надеюсь, что всей душой веришь в это, но, несмотря на то, не можешь не страдать. Хорошо то, что в этом страдании у тебя есть утешение и ты можешь осмыслить его. Смотрю на твой милый портрет над собой
[491] и по лицу твоему вижу, что минутами ты можешь понять это и найти утешение, а минутами чувство возьмет верх и ты будешь страдать. Но чувство со временем все будет ослабевать, а сознание смысла жизни и ее невзгод все более и более крепнет.
