Между матерью и младшей дочерью развернулся спор о рукописях. В хранилище Императорского Российского исторического музея имени Александра III находилась часть архива Софьи Андреевны и часть архива Л. Н. Толстого. В декабре 1910 года графиня дала согласие на передачу Александре материалов Толстого, однако в начале следующего года после консультаций с юристами передумала. Графиня говорила, что эти рукописи были подарены ей мужем, но она не возражала бы, чтобы младшая дочь, а также С. Л. Толстой и Т. Л. Сухотина сделали бы копии с рукописей всех неизданных сочинений Толстого, хранящихся в музее. Вдова склонялась к мысли оставить музею подлинники на вечное хранение. Однако начиная с конца 1910 года Александра Львовна решительно настаивала на передаче ей подлинников и хлопотала вместе с Чертковым, чтобы хранение рукописей было закреплено за ней. И хранилище опечатали.
Обложка книги В. Г. Черткова «Уход Толстого». 1922
Каждая из сторон придерживалась своего плана действий. С. А. Толстая сообщала старшей дочери: «…Саша уперлась, требует выдачи ей лично всех рукописей и потихоньку от меня и всех сыновей послала туда нотариальную бумагу, чтоб меня не допускали в музей в комнату, где рукописи. 〈…〉 Все юристы, без исключения, признали вещи и бумаги в музее принадлежащими мне, авторские права – Саше»
[721]. Сложилась, таким образом, весьма неоднозначная ситуация. Татьяна Львовна уговаривала мать отступиться: «Я бы во имя любви и памяти мужа, не выносившего борьбы и ненависти, и для того, чтоб спасти и удержать дочь от недостойной и позорящей ее борьбы с родной матерью, я открыла бы ей двери музея и отдала бы на ответственность ее (и общества)
[722] сохранность рукописей»
[723]. Однако эти аргументы не убедили вдову, и прежде всего она беспокоилась за будущее сыновей (что-то еще можно было издать).
В феврале 1911 года Софья Андреевна обратилась с просьбой к председателю совета Исторического музея князю Н. С. Щербатову, а затем к министру просвещения Л. А. Кассо, чтобы ее допустили к рукописям мужа, в чем ей было отказано. В мае писала к министру юстиции И. Г. Щегловитову, сохранился черновик послания к нему: «Умоляю, многоуважаемый Иван Григорьевич, ускорить решение томящего нас и все русское общество дела рукописей Толстого»
[724]. Тогда же написала Николаю II, выразив свое желание, чтобы написанное ее мужем было передано «безвозмездно на вечное хранение в одно из русских государственных или научных хранилищ»
[725].
В январе и феврале 1911 года спор дочери с матерью широко освещался в прессе: в газетах «Русское слово», «Голос Москвы», «Утро России», «Раннее утро», «Новое время», «Современное слово» и др.
Александра Львовна ориентировалась на позицию и поддержку Черткова, а также – с подачи последнего – надеялась на помощь А. Ф. Кони, авторитетного российского юриста
[726]. 11 февраля 1911 года она написала ему в Петербург:
«Глубокоуважаемый Анатолий Федорович,
Владимир Григорьевич Чертков рассказал Вам о том трудном и тяжелом положении, в котором я нахожусь относительно писаний моего отца.
Жалею, что не могу быть в Петербурге, чтобы лично просить Вас помочь мне Вашими советами и содействием, насколько Вы найдете это для себя возможным.
Буду Вам глубоко благодарна, если Вы внимательно отнесетесь к тому, что передаст Вам Владимир Григорьевич.
Глубоко уважающая Вас
Александра Толстая»
[727].
С. А. Толстая в письме к ней от 20 февраля 1911 года предлагала собрать третейский суд для решения вопроса о толстовских рукописях, лежащих на хранении в Историческом музее, но младшая дочь решительно отказалась поддержать это предложение, не желая идти на уступки. Александра Львовна твердо настаивала на получении рукописей. Она писала матери 24 февраля: «Нужно только последовать воле того, кто один имел право так, а не иначе распорядиться своими бумагами и передать их мне. А третейский суд между матерью и дочерью, когда дело так просто и неоспоримо, мне кажется совершенно неуместным, и нет оснований прибегать к нему»
[728].
В марте того же года Александра Львовна пишет В. Ф. Булгакову: «Для моей цели очень важно собрать как можно больше подтверждений того, что отец мой никогда не дарил матери моей тех рукописей, которые она помещала в Московский исторический музей для хранения»
[729]. В противном случае, полагала она, Софья Андреевна будет настаивать на том, что эти рукописи не подпадают под завещание мужа и являются ее личной собственностью. Задуманное Александрой и Чертковым не удавалось: в июле газетой «Русское слово» было опубликовано официальное письмо Г. П. Георгиевского от 24 апреля 1911 года, подтверждающего в качестве свидетеля права С. А. Толстой на рукописи, как подаренные ей. На следующий год в письме к графине то же самое засвидетельствовал и М. А. Стахович.
Положение старой графини было тяжелым. 22 августа, в свой первый день рождения, встреченный без мужа, Софья Андреевна записала: «Мое рожденье, мне 67 лет. Зачем я родилась? Кому это было нужно? И неужели я не скоро кончу свою скорбную жизнь?»
[730]
25 августа С. А. Толстая отметила в дневнике: «Писала Саше, она тоже больна, кашель, плеврит, и за нее страшно. Прислала мне сливы. Я подарила ей часы с боем и барометр, и она рада»
[731]. Одна жила в Ясной Поляне, другая – в Телятинках. Обе были одиноки. В памятный день смерти Л. Н. Толстого в Ясной Поляне собрались все сыновья, кроме Льва. Саша была в Крыму. К концу ноября вернулась. «Говорили, что Саша, – записала Софья Андреевна 28 ноября, – подходила к дому и не вошла! Странное она создание!»
[732]
