С трудом переводя дыхание, прижав руки к лицу, Мэри попятилась от нее.
— На них проклятье смерти, — сказал Макс.
— Убей ее!
Она едва узнавала собственный голос, так изменили его страх и неприязнь.
Он колебался.
— Вряд ли она уже представляет опасность.
— Убей, пока она не взлетела!
Он, отбросив птицу в угол, поднял ногу и с заметным облегчением наступил ей на голову.
Едва сдерживая тошноту, Мэри отвернулась.
Другая чайка отлетела от бара и вылетела из комнаты через разбитое окно.
Все стало спокойно. Тихо.
Наконец блондинка и ее спутник встали.
Рыжий мужчина с тяжелым взглядом залпом допил свой виски.
— О Боже! Какая грязь! — воскликнул бармен. — Что происходит? Кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы чайки вели себя подобным образом?
Макс коснулся ее щеки.
— С тобой все в порядке?
Она прижалась к нему и заплакала.
Глава 11
6.30 вечера.
Холмы вечернего Кингз Пойнта были залиты оранжевым светом, будто исходившим из волшебного фонаря с тысячью лампочек. На западе покрытые туманом небо и океан слились в одну сплошную пелену.
Макс припарковался к тротуару, выключил фары. Наклонившись, он поцеловал Мэри.
— Ты выглядишь сегодня так хорошо!
Она улыбнулась. Удивительно, но, несмотря на все то, что произошло, она чувствовала себя женственной, очаровательной и необыкновенно привлекательной.
— Ты говоришь мне об этом уже шестой раз.
— Счастливое число — семь. Ты выглядишь сегодня — сногсшибательно. — Он еще раз поцеловал ее. — Тебе лучше? Ты уже сняла напряжение?
— Того, кто придумал диазепам, надо произвести в святые.
— Это тебя надо сделать святой, — заметил он. — Теперь — не двигаться. Я почувствовал в себе рыцаря. Сейчас обойду машину и открою тебе дверцу.
Морской ветер дул не сильнее, чем в течение всего дня, хотя с наступлением вечера он стал холоднее и, казалось, производил больше шума. Он стучал ставнями, пока их не закрыли. Он беспокойно бился в двери гаражей, заставляя их щелкать и глухо стонать. Он склонял ветви деревьев к самым стенам домов, позвякивал пустыми мусорными бачками, собирал пальмы в единый хор шелестящих ветвей, подобно шорохам ползущей змеи, и гонял вдоль улицы несколько пустых банок от содовой.
Небольшой одноэтажный домик по Оушн-Хилл-Лейн, 440, укрытый от самых злых ветров густым кустарником, соснами и пальмами, смотрелся очень тепло и уютно. Мягкий свет исходил от закрытых занавесями окон. Вход освещался лампочкой, укрепленной рядом с дверью.
Лоу Пастернак — владелец, издатель и редактор «Кингз Пойнт Пресс» газеты, выходившей два раза в неделю, — сам открыл дверь и пригласил их войти. Пока они обменивались комплиментами, как замечательно они все выглядят и как рады друг друга видеть, Пастернак чмокнул Мэри в щеку, пожал Максу руку и повесил их пальто в шкаф.
«Находиться в обществе Лоу, — подумала Мэри, — так же полезно, как принимать транквилизаторы: можно полностью расслабиться». После Макса и родногс брата Мэри любила Лоу больше всех других мужчин с которыми когда-либо встречалась. Он был интеллигентен, добр и щедр. При этом он был самым изощренным циником, какого ей когда-либо доводилось встречать, но цинизм смягчали его скромность и непревзойденное чувство юмора.
Ее несколько беспокоило то, что он слишком много пил. Он знал о том, что пил много, и был способен без эмоций обсуждать эту тему. Он убеждал ее в том, что если понимаешь, как порочен мир, и представляешь, каким бы раем он мог бы быть, то точно знаешь, что то, что могло бы быть, никогда не будет, потому что большинство людей безнадежные болваны и дураки — тогда человеку нужна какая-то подпорка, чтобы дожить до конца дней в здравом рассудке. Для некоторых, говорил он, это могут быть деньги, или наркотики, или сотня других вещей. Его подпоркой было шотландское виски или хорошо выдержанный бурбон.
— Моя мать, — убеждала его Мэри, — прожила жалкую жизнь алкоголички.
— Твоя мать, — всегда отвечал ей Лоу, — по твоим рассказам, была похожа на алкоголика, не умеющего получать наслаждение от выпивки. Нет ничего хуже грязного пьянства — если это не пьянство из жалости к себе самому.
Судя по всему, его чрезмерные возлияния никак не отражались на его жизни. Он создал и все еще совершенствовал процветающую компанию. Его редакционные статьи и репортажи выигрывали различные национальные награды. В свои сорок пять, хотя он никогда не был женат, у него было столько подружек, как ни у одного из знакомых Мэри мужчин. В данный момент он жил один, но Мэри знала, что долго это не продлится.
Хотя Лоу Пастернак и потреблял виски в неимоверном количестве, Мэри никогда не видела его пьяным. Его никогда не шатало, у него не заплетался язык, он никогда не размякал и не становился громогласным и противным.
— Я пью не для того, чтобы уйти от ответственности, — сказал он ей однажды. — Я пью для того, чтобы уйти от последствий неспособности других людей нести их собственную ответственность.
— Алкоголь убил мою мать, — Мэри предостерегала его. — Я не хочу, чтобы ты умер.
— Все мы умрем, моя дорогая. И умереть от цирроза печени ничем не хуже, чем быть съеденным раком или получить хороший удар. Думаю, это даже лучше.
Она любила его так же сильно, как и Макса, только совсем по-другому.
Он был коренастым, на целый фут ниже Макса и даже чуть-чуть ниже Мэри. Его шея, плечи, руки и грудь казались плотными за счет мускулатуры и сильными. Одет он был в белую рубашку с закатанными рукавами, из которых торчали густо поросшие волосами руки.
Его лицо представляло прямую противоположность телу с приятными чертами природного аристократа. Его черные, прямо зачесанные назад волосы, высоко поднятые брови и живые выразительные карие глаза привлекали к себе людей. Тонкий нос, небольшие ноздри, поджатые губы. Он носил очки в металлической оправе, придававшие ему вид преподавателя колледжа.
— Бурбон со льдом, — сказал он, беря большой стакан с журнального столика. — Это уже третий после того, как я вернулся с работы домой. Если ветер будет продолжать дуть и дальше с такой же силой, я скоро буду просто светиться изнутри, и смогу читать перед сном при собственном освещении.
И хотя в комнате стояли кресла и очень удобный диван, основным ее украшением были книги, журналы, альбомы, пластинки и картины. Большое количество книг лежало рядом с диваном и позади него; они заполнили все пространство журнального столика; последние выпуски журналов, а их было по меньшей мере сотни, были разложены по стеллажам. Одна стена, свободная от книг и пластинок, была увешана картинами, написанными маслом, пастелью и акварелями местных художников. Дюжина экземпляров картин различных стилей была развешана так близко друг от друга, что это мешало восприятию каждой картины. Однако у Лоу был прекрасный вкус, а потому глаз невольно выхватывал неординарные полотна, композиции, игру красок.
