Тогда Олендорфа допрашивали в качестве свидетеля, а теперь он предстал перед судом в качестве обвиняемого. В связи с предысторией этого судебного процесса вопрос о том, как Олендорф будет защищать себя, представлял особый интерес – ведь он уже признался в убийстве 90 000 мужчин, женщин и детей. Его адвокат Ашенауэр, один из самых молодых и одаренных представителей защиты, устроил драматический представление, напомнив судье Масманно «шекспировского актера». «Господин Председатель, Высокий суд», – поднялся он, даже не пытаясь оспорить, что массовые казни были совершены с участием его подзащитного. В свою очередь, Ашенауэр привел два аргумента, чтобы представить эти акты как законные. Во-первых, он утверждал, что упреждающая самооборона или самозащита, оправдывающие самопомощь в условиях чрезвычайной необходимости, являются устоявшимися юридическими понятиями. Ашенауэр подчеркнул, что эти действия могут совершаться для исполнения воли третьей стороны. Другими словами, Олендорф был убежден, что действия айнзацгрупп в завоеванном Советском Союзе требовались для «государственной самообороны» Германского рейха. Олендорф доверял заявлениям Гитлера (и разве мог он претендовать на то, что информирован лучше, чем фюрер?) о том, что Германия вторглась в СССР, чтобы отразить неминуемое нападение большевиков на Запад. Даже если бы это была ошибочная «одержимость», Олендорф субъективно исходил из того, что «красную опасность» можно предотвратить только «решением» «еврейского вопроса».
Вторым аргументом было вынужденное исполнение противозаконного приказа. Айнзацгруппы не проявляли собственную инициативу, а были интегрированы в военное командование: с одной стороны, в вермахт, с другой – в СС. Олендорф не был согласен с приказом о ликвидации евреев и политических комиссаров, но у него не было другого выбора, кроме как привести его в исполнение. На встрече в Николаеве в начале октября 1941 года он даже указал на это «нечеловеческое бремя» начальнику СС Гиммлеру, но не получил ответа. Поскольку за «приказами фюрера» стояли Гиммлер, Гейдрих и имевший доверительные отношения с Гитлером Мартин Борман, а Олендорф не имел прямого доступа к рейхсканцлеру и верховному главнокомандующему вермахта, то подзащитному не представлялось возможным пожаловаться. «Трагедия жизни Олендорфа станет понятна всем», – заключил Ашенауэр.
Бен счел аргументы «столь же умными, сколь и отталкивающими» – и больше всего ему хотелось после этого провести перекрестный допрос самого Олендорфа. Но он поручил допрос Джеймсу Хиту, одному из четырех обвинителей из своей команды. Родившийся в Вирджинии рослый адвокат с манерами государственного деятеля и протяжным южным диалектом произвел бы большее впечатление на немцев; также Бен хотел избежать разговоров о еврейской мести. Хит знал, что он попал в черный список генерала Тейлора из-за проблем с алкоголем, поэтому уделял особое внимание подготовке вопросов и возможных ответов.
В ходе обстоятельных допросов, которые длились до середины октября, Олендорф подтвердил заявление своего адвоката о том, что приказы являются приказами, а любой, кто отказывается их исполнять, будет расстрелян на месте. Хит спросил, доверил ли он Адольфу Гитлеру право распоряжаться своей совестью. «Нет, – ответил Олендорфа. – Но я подчинил свою совесть тому факту, что был солдатом». Он был маленькой шестеренкой огромного механизма и делал только то, что делает любой солдат любой армии, а именно – подчинялся. Чтобы оправдать убийство евреев, Олендорф ссылался на то, что в политических руководящих структурах Советского Союза их представительство было несоразмерно численности еврейского населения. Казнь невинных детей он оправдывал тем, что если они узнают, что немцы убили их родителей, то вырастут опасными врагами. «Цыган» следовало уничтожить, потому что они «ненадежны» и могли сотрудничать с врагом. Проще говоря, по словам Олендорфа, убийство беззащитных мирных жителей служило долгосрочной безопасности национал-социалистического государства.
Представитель обвинения противопоставил его слова отчетам о проделанной работе и состоянии дел айнзацгруппы D и предъявил документ под номером 2620-PS из судебных протоколов, в котором Олендорф признался, что по его распоряжениям было казнено примерно 90000 человек. «Что вы имеете в виду, говоря «примерно»?» – поинтересовался Хит. Олендорф ответил, что на протяжении двух с половиной лет его допрашивали о деятельности айнзацгруппы, и он всегда называл примерные числа, так как не знал точных. При составлении итоговых отчетов о жертвах проводился двойной подсчет, и иногда количество жертв преувеличивали. Как будто речь шла о бухгалтерских вопросах, Олендорф невозмутимо комментировал предъявленные ему документы, в которых, например, говорилось, что в период с 16 по 30 сентября 1941 года его подразделения уничтожили 22 467 евреев и коммунистов. Теперь он отказывался подтвердить общее число жертв – 90 000 человек, которое сам прежде назвал под присягой. В какой-то момент для председателя суда Масманно это стало слишком, и он прервал допрос. «Обвиняемый, – обратился Масманно к Олендорфу, – вы можете быть не согласны с тем, что я сказал, но вы должны согласиться с тем, что вы сами сказали 3 января 1946 года». Этим властным заявлением он закончил дискуссию.
Особенно волнующими – для всех причастных – были попытки обвинителя склонить Олендорфа к моральной оценке своих поступков. При всей холодности, которую излучал изящный генерал СС, он не был лишен неких угрызений совести. Проблески человеческого сострадания иной раз проскальзывали в его высказываниях – пусть и в извращенной форме. Его сочувствие относилось не к жертвам, а к преступникам. Так Олендорф сообщил о прибытии айнзацгруппы в городе Пречь, ныне расположенном в Саксонии-Анхальт, где Штреккенбах якобы передал приказ уничтожить всех евреев и большевистских комиссаров на советской территории. Олендорф и его офицеры хотели было протестовать из-за невозможности выполнить такой приказ. «Почему нет?» – спросил Хит. «Ну, я полагаю, что нет ничего психологически тяжелее, чем вынужденно по приказу стрелять в беззащитных людей», – ответил Олендорф. «Все же быть застреленным, будучи беззащитным, куда хуже», – возразил Хит. Он прочитал все показания Олендорфа и не нашел в них ни следа сочувствия жертвам, ни сожаления о совершенных зверствах. Хит тщетно пытался добиться ответа от подсудимого.
Риторический поединок стал еще более жестким, когда Хит спросил, убил бы Олендорф собственного ребенка, если бы Гитлер приказал это сделать. Олендорф был отцом пятерых детей в возрасте от двух до одиннадцати лет. Он отказался отвечать на этот, как он сказал, «неуместный» вопрос. По мнению подсудимого, обвинитель путал личные дела с военными; одно не имело никакого отношения к другому. Олендорф стоял на своем: убийство десятков тысяч безоружных мужчин, женщин и детей было для него «военной необходимостью».
Устойчивые представления изощренного массового убийцы до сих пор не дают Бену покоя. Он с содроганием вспоминает, как Олендорф пояснял, что в отличие от практики других подразделений, он не позволял своим людям использовать младенцев для учебной стрельбы или убивать их ударом о дерево. Он советовал подчиненным, чтобы они позволяли матерям прижимать детей к груди – а затем целиться в сердце. В таком случае дети не кричали, а стрелок мог убить мать и ребенка одной пулей. Так экономили боеприпасы.
