Мэттью Перри, кадровый военный, прошедший на родине через три войны, прибыл в Японию с конкретной целью – любой ценой добиться открытия её портов и тем самым обеспечить своей стране преимущество перед европейскими конкурентами. В залив Урага Перри вошёл как победитель: незадолго до этого он добился согласия на открытие портов от правителя Рюкю и по пути в Японию захватил небольшой островной архипелаг Огасавара, объявив его собственностью США.
Четыре крупнотоннажных корабля встали на рейде и навели стволы орудий на берег. Известив японскую сторону о том, что собирается произвести учебные стрельбы, Перри дал серию холостых залпов, вызвавших панику среди местного населения. Пятого июня командир эскадры принял на борту представителя бакуфу в ранге ёрики и заявил ему, что хочет передать правителю Японии послание от президента США и проект договора о дружбе, сотрудничестве и торговле. А если ему в этом будет отказано, готов высадиться на берег без разрешения и действовать с применением силы. Предложение японской стороны проследовать в Нагасаки и вести переговоры там Перри отклонил и дал японской стороне три дня на подготовку ответа. На следующий день американцы спустили шлюпки и начали замерять глубину бухты, всем своим видом показывая, что готовы подойти к берегу и высадить десант.
Синтоистский ритуал у постели больного
Перри появился в самый неподходящий момент и застал руководителей бакуфу врасплох: сёгун Иэёси тяжело болен, перспективы его выздоровления неясны, а брать на себя ответственность за важнейшее решение никто не хотел. Первые три дня больному сёгуну вообще не сообщали о появлении американцев, но 6 июня Абэ Масахиро всё-таки доложил ему о ситуации и получил традиционный совет – поговорить с Токугава Нариаки и вместе с ним принять решение. В этот важнейший для страны момент Иэёси, как обычно, самоустранился.
Ни с князем Хитоцубаси, ни с сыном сёгуна глава правительства советоваться не стал. В бакуфу решили, что принять послание от президента США – ещё не значит заключить договор, и согласились встретиться с Перри. Девятого июня американский представитель в сопровождении трёхсот человек сошёл на берег в районе современного порта Ёкосука (преф. Канагава) и передал посланцам бакуфу Идо Хиромити и Тода Удзиёси привезённые документы. Сославшись на болезнь сёгуна, они пообещали дать ответ через год. Перри, в свою очередь, пообещал им прийти за ответом с более крупной флотилией, 12 июня покинул бухту Урага и вместе с оставленными на Рюкю двумя фрегатами направился в Гонконг. Вся его миссия уложилась в девять дней.
Высадка коммодора Перри
Между тем состояние сёгуна Иэёси продолжало ухудшаться. Двадцатого июня ему стало совсем плохо, и 22 июня, через десять дней после ухода Перри, он скончался. Наиболее вероятной причиной смерти считается сердечная недостаточность, усугублённая жарой и духотой японского лета. По традиции о смерти сёгуна сообщили лишь месяц спустя, 22 июля.
Тринадцатый сёгун Иэсада
(1824–1858, правление 1853–1858)
Сын двенадцатого сёгуна родился 8 апреля 1824 года в замке Эдо четвёртым по счёту ребёнком по мужской линии. Его матерью была наложница Иэёси по имени Хондзюин (1807–1885), родившая сёгуну кроме Иэсада ещё двоих сыновей. Трое старших братьев мальчика умерли в детстве, поэтому в 1841 году, сразу после смерти деда Иэнари, шестнадцатилетний Иэсада был объявлен преемником отца. Даже на фоне четвёртого и девятого сёгунов, имевших серьёзные проблемы со здоровьем, Иэсада выделялся в худшую сторону. Врождённый церебральный паралич в лёгкой форме проявлялся у него в нервном тике лицевых мышц, непроизвольных движениях рук и ног, трудностях при артикуляции некоторых звуков. Внешний вид наследника производил на окружающих крайне неблагоприятное впечатление, поэтому он рос замкнутым, закомплексованным ребёнком, избегал общения с посторонними. Хорошо и свободно он чувствовал себя только с кормилицей Утахаси. Обычный человек с такими физическими недостатками вполне мог жить нормальной жизнью, но публичность фигуры сёгуна подчёркивала и привлекала к ним повышенное внимание. Иэёси не жалел усилий, чтобы улучшить состояние сына упражнениями, танцами и свежим воздухом, но они не дали результата. На уроках по танцам и декламации мальчик нормально двигался и говорил, но как только занятие заканчивалось, возвращался в прежнее состояние. В шестнадцать лет он перенёс оспу, оставившую на лбу и вокруг глаз многочисленные следы; впрочем, на гравюрах их не изображали. В тридцать лет Иэсада имел рост сто пятьдесят сантиметров – на семь-восемь сантиметров ниже среднего. Из личных пристрастий современники отмечали любовь тринадцатого сёгуна к приготовлению блюд, в основном десертов из муки, фасоли и батата, которыми он любил угощать людей из ближайшего окружения. Из-за этого хобби его иногда называли «бататовым сёгуном» (имо сёгун). По некоторым сведениям, кулинарные увлечения Иэсада зародились в детстве – из-за опасений быть отравленным заговорщиками во главе с любимой наложницей его деда Иэнари, однако надёжных подтверждений этому нет.
Будущая взрослая жизнь Иэсада и возможность иметь детей вызывали у многих большие сомнения; одно время его отец даже подумывал о том, чтобы передать власть одному из сыновей главы родственного дома Мито, но Абэ Масахиро посоветовал ему не нарушать правило прямого наследования, и Иэёси с ним согласился.
Иэсада стал сёгуном на тридцатом году жизни и занимал этот пост в течение пяти лет. Всё это время он продолжал жить уединённо и крайне редко появлялся на людях. Текущими делами и работой правительства он не интересовался, а публичные церемонии считал крайне утомительными и всячески их избегал. В «Хронике годов Ансэй» есть запись о том, что «сёгун болен и в замковых церемониях участвует минимально, лишь для того, чтобы не нарушать традицию». Первый посол США в Японии Таунсенд Гаррис после встречи с тридцатидвухлетним Иэсада записал в дневнике, что японский правитель выглядит очень больным человеком. Прежде чем что-то произнести, он откидывает голову назад и делает движение ногой, как будто хочет ею топнуть, и только после трёх-четырёх таких движений может что-то сказать (Китадзима, 1974).
Говорил Иэсада редко, мало и неразборчиво. Непривычному человеку было трудно разобрать его речь, а молчаливая отстранённость и замкнутость создавали впечатление, что сёгун ничего не знает и не хочет знать. Глава княжества Мито Токугава Нариаки раздражённо писал в своём дневнике, что «сёгуну не хватает понимания сути событий, особенно в вопросе об иностранных судах, поэтому он только и делает, что огорчается и колеблется», а другой родственник, князь Мацудайра Сюнгаку, называл его «бездарнейшим из обычных людей» (Синода, 2005). Впрочем, многие современники считали, что дело не в умственных способностях тринадцатого сёгуна, а в его болезненном состоянии и характере; в действительности голова у него работала лучше, чем он выглядел.
