В десять часов она сидела в своих покоях и пыталась сконцентрироваться на вышивке, когда дверь открылась и за ней показался не один только архиепископ Кранмер, но и лорд-канцлер Одли, ее дядя Сассекс, епископ Гардинер, который не поднимал на нее глаз, и дядя Норфолк, смотревший на свою племянницу так, будто она была недостойна даже презрения. «Какая несправедливость!» – с горечью подумала Екатерина. Он знал о ее прошлом и заставил молчать о нем.
Сердце Екатерины упало. Если они явились с целью запугать ее, чтобы она согласилась на развод, то могут не тратить понапрасну время. Она согласится на все, лишь бы спасти себе жизнь.
Екатерина опасливо поглядывала на лордов. Кранмер никогда не симпатизировал ей. Он был страстным сторонником церковных реформ и – ходили слухи – тайным протестантом, к тому же архиепископ не одобрял ее брак, потому что в результате к власти при дворе пришли католики, и, конечно, обрадуется возможности избавиться от неугодной королевы и оттеснить противников реформистов. А Гардинер и Норфолк явно злились на нее за нанесенную королю обиду; их беспокоило собственное политическое будущее.
Архиепископ казался раздраженным.
– Ну, мадам, дела ваши плохи. Вам, разумеется, известно, что вас обвиняют в предосудительном поведении до брака с королем. – (Екатерина кивнула.) – Что имеет ваша милость сказать на это обвинение?
– Я его отрицаю, – заявила она.
Норфолк посмотрел на нее оценивающим взглядом, в котором Екатерина различила оттенок восхищения. Может, он подумал, что еще не все потеряно. И она правильно поступает, опровергая все нападки.
– Вы отрицаете? – повторил вопрос Одли и сурово сдвинул брови.
– Да. Я знаю, есть злонамеренные люди, которые ищут способы навредить мне и выгадать на этом. Что бы вам ни говорили, все это ложь.
– Но у нас есть данные под присягой показания свидетелей.
– Значит, они нарушили присягу!
– Следите за своими словами, мадам, – предостерег ее Кранмер. – Мы дадим вам время подумать. Я вернусь позже.
Еще один бесконечный, мучительный день. Екатерина провела его, терзаясь мыслями о том, кто мог дать против нее показания. Она была убеждена, что к этому причастен Фрэнсис и, вероятно, кое-кто из ее дам проболтался. Все они были рядом, и Екатерина изучала их лица, одно за другим, разыскивая признаки – скрытность, нежелание встречаться с ней взглядом, – которые выдали бы виновницу. Бесполезно. Большинство были настороже. Только Изабель проявляла к ней доброту. Джейн держалась отстраненно.
К вечеру Кранмер вернулся в сопровождении одного только сэра Джона Дадли, главного конюшего при дворе Екатерины. Этот человек ей никогда не нравился, потому что был холоден и резок в манерах. Но очевидно, Дадли явился сюда лишь для того, чтобы делать заметки, так как сел за стол и положил перед собой принадлежности для письма, ничего не говоря.
При виде Кранмера Екатерина бросилась в слезы, давая волю своим затаенным страхам и подавленным эмоциям. Она не могла остановиться и, подвывая, опустилась на колени на полу. Архиепископ выглядел крайне огорченным.
– Мадам, успокойтесь, прошу вас! – взмолился он, но она была не в силах хоть как-то отреагировать. Кранмер беспомощно огляделся и сказал: – Леди, пожалуйста, помогите! Королева сильно расстроена. Мне еще не приходилось видеть ни одного создания в таком горе, ее страдания вызвали бы жалость в сердце любого человека.
Изабель торопливо подошла к ней:
– Соберитесь, Кэтрин, архиепископ пришел поговорить с вами. У вас, по крайней мере, есть возможность оправдать себя.
Но Екатерина продолжала стенать, не в силах совладать с чувствами.
– Невозможно говорить с ней разумно, когда она в таком состоянии, – сказал Кранмер. – Я опасаюсь за ее рассудок. Пусть она успокоится, а пока я ее оставлю и вернусь позже.
Когда он ушел, Изабель опустилась на колени рядом с сестрой:
– Дитя, ты должна успокоиться, слышишь? Милорд Кентерберийский вернется позднее, и тебе нужно собраться и поговорить с ним. Это очень важно. Кэтрин, ты меня слышишь?
Но Екатерина почти не обращала на нее внимания. Рассудительность покинула ее; она была уверена, что визит Кранмера сулит недоброе, и впала в исступление – в ужасе металась по комнате, пытаясь выбраться наружу. Никакие усилия Изабель и других дам не помогали. Наконец Екатерина сдалась: села на пол, прижала колени к груди, обхватив их руками, и всхлипывала сквозь икоту. В таком состоянии и застал ее вернувшийся после ужина архиепископ Кранмер.
– Дочь моя, – мягко начал он, вставая на колени рядом с ней, – я пришел узнать правду и предложить вам утешение, потому что его величество – самый добросердечный и милостивый правитель. Он обещал вам прощение, если вы признаете свою вину.
Прощение! Генрих обещал простить ее. Он не совсем от нее отказался.
Безумная тревога улеглась. Екатерина подняла заплаканное лицо и вскинула вверх руки:
– О, милорд, я покорнейше благодарю его величество за то, что он оказал мне больше милости и снисхождения, чем я заслуживаю. Я не осмелилась бы просить о таком, не могла даже надеяться.
Теперь она тихо плакала, растроганная добротой Генриха, которая действительно намного, намного превосходила все, чего можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах. Потом, заново осознав, что потеряла любовь короля и разрушила собственную жизнь, Екатерина опять заревела, содрогаясь от горя и отчаяния.
Кранмер заговорил бодро:
– А теперь, мадам, прекратите эти глупости! У вас нет никакого повода. Что вас так огорчает? Король обещал вам милосердие. Разве это плохая новость?
– Нет. – Екатерина всхлипнула.
– Послушайте, дитя, я хочу только одного, чтобы вы открыли мне свое сердце. Скажите, почему вы плачете?
Она продолжала сидеть на полу, сжавшись с комок, и пыталась справиться с собой. Кранмер протянул ей руку и помог встать, после чего усадил в кресло перед очагом, а сам сел напротив.
– Ну, – начал он, – почему вы пребываете в таком плачевном состоянии?
– Увы, милорд, зачем только я живу на свете! – воскликнула Екатерина. – Страх смерти никогда не печалил меня больше, чем печалит сейчас воспоминание о доброте, какую проявлял ко мне король, и когда я думаю о том, какого имела благосклонного и любящего супруга, то не могу не горевать. И эта нежданная милость, на какую я не могла и надеяться, будучи столь недостойной, делает мои проступки еще более ужасными, чем они казались мне до сих пор. И чем больше я думаю о величии сострадания, выказанного мне его милостью, тем сильнее скорблю сердцем о том, что так провинилась перед своим повелителем. – И Екатерина снова заплакала.
Напрасно Кранмер пытался ее утешить, она его не слушала. Так продолжалось некоторое время, но потом Екатерина затихла.
– Вот так лучше. – Архиепископ улыбнулся. – А теперь нам нужно просто поговорить.
