Когда в том же месяце составили двор Екатерины, занять должности пригласили многих из тех, кто служил королеве Анне, а до нее – королеве Джейн. Кузен Генриха граф Ратленд стал камергером, и, как обещал король, мужа Изабель сэра Эдварда Бейнтона назначили вице-камергером. Племянница короля, леди Маргарет Дуглас, возглавила штат придворных дам.
По желанию Екатерины значительную часть мест получили Говарды. Дочь Норфолка, герцогиня Ричмонд, которую Екатерина очень любила, снова заняла должность одной из гранд-дам двора. Кроме того, новая королева попросила, чтобы при ней были леди Уильям Говард, бывшая Маргарет Гэмидж, никогда не унывающая, и графиня Бриджуотер, проявлявшая доброту к ней в Ламбете. Екатерина опасалась, что родственница герцога Мэри Арундел, графиня Сассекс, весьма эмоциональная девушка с миндалевидными глазами, может создать проблемы, а Кэтрин Уиллоуби, герцогиня Саффолк, посчитает свою госпожу невеждой, ведь сама она была известна образованностью. Однако обе леди оказались приятными компаньонками.
Леди Ратленд, женщина средних лет, супруга камергера королевы, была гранд-дамой старой школы – добрая, рассудительная и щедрая. Она возглавила состоявший из девяти женщин штат служительниц личных покоев королевы; следующими за ней по рангу стали Изабель и Маргарет. Екатерина не забыла и свою мачеху, леди Эдмунд Говард, которая прибыла в Хэмптон-Корт, едва не плача от благодарности. Среди остальных дам и фрейлин были Элизабет Сеймур, Анна Бассет, Люси Сомерсет и две новенькие: светловолосая Бесс Харвей и красавица Элизабет Фицджеральд, которую рекомендовал кузен Екатерины, граф Суррей. Так как епископ Гардинер сильно постарался сделать ее королевой, Екатерина назначила его племянницу, чопорную леди Ризли, в свои покои.
В целом она чувствовала себя комфортно со своими дамами, почему и не позвала ко двору Джейн Рочфорд, опасаясь, что та злится на нее из-за разрыва с Томом Калпепером, хотя, разумеется, Джейн должна была понимать, почему Екатерине пришлось так поступить. Их дружба закончилась, оставив у королевы легкое ощущение неловкости.
Камеристками служили несколько молодых женщин, которые были ее приятельницами в Ламбете: Мег Мортон, Элис Рестволд, миссис Лаффкин и миссис Фридсвайд. Кэт Тилни Екатерина тоже предложила место, так как та была неразлучна с Мег, однако мать Кэт заболела, и той пришлось поехать к ней.
Когда прежние подруги стали благодарить ее за милость, Екатерина покраснела. Она считала для себя делом чести взять их ко двору, надеясь этим купить их молчание, так как всем им были известны тайны ее прошлого. Сердце у нее сжималось при мысли о том, сколько людей знают о ее любовных историях с Гарри и Фрэнсисом. Вдруг они начнут распускать сплетни? Впервые Екатерина всерьез задумалась, что может сделать Фрэнсис теперь, когда она вышла замуж за короля? Неужели он посмеет заявить свои права на нее?
Слишком много свидетелей, слишком много секретов. Улыбка не сходила с лица Екатерины, но она с ужасом понимала: ей не познать душевного спокойствия, пока имеется вероятность, что кто-нибудь распустит язык и слухи дойдут до короля. С новой силой она осознала это, когда Элис Рестволд поднялась из реверанса и с хитрой улыбкой проговорила:
– Я уверена, ваша милость не забыли о тех добрых временах, когда мы жили в Ламбете.
Вечером Екатерина вызвала к себе Элис прежде всех, кто должен был укладывать ее в постель.
– Я хочу, чтобы ты взяла вот это, – сказала она, передавая ей расшитый золотом билимент
[21] для французского капора и золотую пластинку – дорогие подарки, каких обычно и не мечтают получить камеристки. – В память о тех добрых временах, которые мы провели вместе.
Элис вытаращила глаза, глядя на лежавшие в ее ладони сокровища:
– Я понимаю, мадам. Благодарю вас. Вы можете рассчитывать на мою сдержанность.
Лежа в постели в ожидании короля, она размышляла: уж лучше держать своих старых знакомых под присмотром. Она постарается сделать так, чтобы у них не было причин выдавать ее.
Жизнь Екатерины превратилась в сплошную круговерть развлечений: она только и делала, что танцевала, веселилась, купалась в лести, которой ее окружили, и упивалась одобрением дяди Норфолка и всей семьи. Она не проявляла никакого интереса к государственным делам; ее ум не был расположен ни к политике, ни к придворным интригам. Когда придворные дамы начали сплетничать о леди Анне Клевской, как теперь называли ее прежнюю госпожу, и рассуждать, что-то она сейчас поделывает и чем так не понравилась королю, Екатерина велела им прекратить это, заявив, что не желает слышать ни одного дурного слова об Анне.
Каждый вечер в шесть часов сэр Томас Хинидж, хранитель королевского стула, доставлял ей новости о супруге, за что Екатерина всегда мило благодарила его. Но чаще она уже встречалась с Генрихом в течение дня, поскольку король проводил с ней каждую свободную минуту.
Он души в ней не чаял. Постоянно ласкал или обнимал и приходил на ее ложе каждую ночь. Она уже привыкла к его телу и неизбывному желанию, пытаясь не допускать предательских мыслей, вроде: «хорошо бы он был помоложе, постройнее да сохранил побольше мужской силы». Иногда Генриху было трудно войти в нее, и он отстранялся, раздосадованный и униженный. Тогда она использовала особые уловки, чтобы снова возбудить его, обычно успешно.
– Увы, Кэтрин, я хотел бы быть для вас лучшим супругом, – бормотал Генрих. – Знали бы вы меня в молодости. Ни один мужчина не мог сравняться со мной ни на турнирах, ни в постели.
В ответ она всегда улыбалась ему и говорила:
– Я люблю вас таким, какой вы есть.
– Был ли хоть один мужчина так благословен? – со вздохом отвечал Генрих и целовал ее.
Он исполнял любой каприз обожаемой супруги. Каждый день на ней было новое платье. Она целиком завладела сердцем короля.
Услышав новое воззвание к молитве, которое теперь произносили не только в Королевской капелле Хэмптон-Корта, но и во всех церквах Англии, где имя королевы Анны сменилось ее именем, Екатерина была тронута и с новой силой осознала величие королевского статуса и свою неготовность нести это бремя. Но она научится. У нее были любовь короля, несметные сокровища, власть на кончиках пальцев и армия слуг, готовых исполнить любую ее прихоть по кивку головы. Екатерина старалась, чтобы все это не ударило ей в голову. Гордыня, она это знала, – первый шаг к падению. И тем не менее постепенно менялась, обретала уверенность и становилась более требовательной и привередливой. Она даже начала замечать повелительный тон в своем голосе, когда отдавала распоряжения.
Однажды портниха миссис Джосслин принесла показать ей готовое платье, и Екатерина обратила внимание, что женщина выглядит смущенной.
– Что-нибудь не так? – спросила она.
– О да, мадам. Я беспокоюсь, вдруг моя работа не понравится вашей милости.
