Екатерина осознала глубокую убежденность, которая стояла за словами короля, и готова была аплодировать ему, хотя сама с удовольствием участвовала в дебатах, которые так его тревожили. Взгляды короля на объединенную Церковь Англии целиком совпадали с ее представлением о ней. Его убеждения казались такими основополагающими и искренними, что она поняла, почему он хочет исправить тех, кто был слеп и глух к его истинным целям. В этом состоял его гений: он знал, как добраться до сути дела. В этом было его величие.
Екатерина больше не возражала против выступления Генриха в парламенте. Теперь она видела, что это необходимо. Пусть скажет там все и подчинит себе всех.
Так и вышло.
— Речь короля, — говорил ей Уилл вечером, — принесла такую радость и утешение, что я считаю этот день одним из счастливейших в своей жизни. Он говорил с такой добротой, по-отечески, что многие люди обливались слезами умиления.
А то как же! Все видели, что Генриху недолго осталось в этом мире. Может, эти вздорные фракции дадут ему хоть немного покоя на закате дней.
Глава 21
1546 год
В день Нового года Екатерина сидела в своей спальне в Хэмптон-Корте и открывала подарки. Генрих преподнес ей изрядную сумму денег. От Елизаветы она получила еще один выполненный ею перевод. Падчерица прекрасно его оформила, однако Екатерина была неприятно поражена при взгляде на титульный лист: «О христианской жизни» Джона Кальвина — эту книгу королева отлично знала. Генрих придет в ярость! Екатерина завернула томик в обертку и сунула его в ящик. О чем только думала эта девочка? В двенадцать лет она уже могла бы понимать, что отец не одобрит ее интереса к трудам Кальвина.
Потом Екатерина присоединилась к Генриху в приемном зале, где проходила церемония публичного поднесения даров. Она дождалась, пока все придворные вручат королю свои подарки, выставленные на столах на козлах. Генрих был настроен добродушно и расточал улыбки всем и каждому.
— Взгляните, что я получил от Елизаветы! — сказал он и передал Екатерине книгу. Это был перевод на французский, латынь и итальянский ее «Молитв и размышлений». Екатерина покраснела, увидев адресованные ей похвалы, которыми полнилось написанное Елизаветой посвящение.
— Что она подарила вам? — спросил Генрих, пока они шли через его личные покои.
Екатерина не могла солгать и ответила честно:
— Перевод работы Кальвина. Я не думаю, что девочка понимает ее суть.
— Ей-богу, я надеюсь на это! — воскликнул Генрих.
— Не сердитесь на нее. Она всего лишь хотела произвести на меня впечатление своей образованностью.
— Поговорите с ней. — Король опустился в кресло, и Екатерина присела рядом с ним на пол, положив его больную ногу себе на бедра, что вошло у нее в привычку.
— Вы собираетесь прочесть эту книгу? — спросил Генрих.
— Только если вы считаете, что мне дозволительно сделать это.
— Думаю, вы и так уже знакомы с этим сочинением, — буркнул король, испугав ее. — Однажды вы назвали меня в письме избранником Божьим. Это слова прямо из уст Кальвина.
Значит, он не упустил из виду и не забыл написанного ею столько месяцев назад.
— Правда? — Лучше изобразить, что она запамятовала. — Я не придавала этому особенного значения. Только хотела сказать, что Господь избрал вас, дабы вывести наших людей из рабства. Таково мое мнение о вас. Я не кальвинистка!
Генрих погладил ее по щеке:
— Да, но вы склонны к новой религии.
Екатерина похолодела. Он знал!
— Я защищаю реформы. И не делаю из этого тайны.
— Да, Кейт. Но вы хотели бы, чтобы я пошел дальше, верно?
— Только если, в мудрости своей, вы сочтете это уместным. — Екатерина дрожала, будто ее несло по опасным морским волнам.
— Вы когда-нибудь обсуждали идеи Кальвина с Елизаветой?
— Нет, конечно нет.
Это была правда.
— Тогда мне нужно последить за Гриндалом. Он, Чик и Ашэм, даже Кокс — все реформисты!
— И люди, которыми вы восхищаетесь. Вы сами выбрали их в учителя для своих детей.
— Выбрал, — кивнул Генрих. — Но, если вы будете говорить с ними, напомните им о моем намерении следовать срединному пути. И, Кейт, спрячьте эту книгу. Унесите ее к себе домой, куда угодно. Ни к чему, чтобы Гардинер нашел ее. — Он поднял к себе лицо Екатерины, взяв ее за подбородок, чтобы взглянуть в глаза. — Вы очень дороги мне. Но я верховный глава Церкви. Нельзя, чтобы люди заподозрили, будто я смотрю сквозь пальцы на ересь своей жены или защищаю ее, когда других людей сурово карают за такие же проступки. Прошу вас, будьте осторожны.
Екатерина не посмела возражать. Она поцеловала его и оставила подремать. Казалось, Генрих намекал, что ей позволено держаться своих убеждений до тех пор, пока они остаются в секрете. Надо же, а она-то до сих пор не сознавала, как сильно он любит ее.
Позже в том же месяце, после того как парламент предложил конфисковать колледжи и вклады на строительство заупокойных часовен, доктор Смайт, адвокат университета Кембридж, прибыл в Гринвич и вручил Екатерине письмо от преподавателей, умоляя сохранить их колледжи.
— Прошу вас, передайте ректору, что для меня будет честью взять под покровительство учебные заведения Кембриджа, — сказала она Смайту, делая жест, чтобы тот поднялся. — Я слышала, у вас процветают все науки, как у греков в Афинах. Будучи вашей патронессой, я желаю, чтобы вы не стремились к мирским знаниям древних, но занялись христианским богословием для истолкования и распространения самых сакральных доктрин о Христе, с тем чтобы Кембридж почитался как университет теологической философии. — Екатерина многозначительно взглянула на просителя; она знала, что университет поощрял реформы и, без сомнения, еще более радикальные идеи.
— Мадам, я уверен, мои начальники с удовольствием откликнутся на такой благочестивый призыв.
Екатерина улыбнулась:
— Не бойтесь, я попрошу короля сохранить университет. Знаю, он предпочтет улучшение образования закрытию вашего славного учебного заведения.
При первой же возможности она поговорила с Генрихом.
— Сир, не годится, чтобы вас считали губителем наших университетов. Не сделаете ли вы для них что-нибудь?
Король нахмурился. Может быть, она обратилась к нему слишком настойчиво, но это было важно.
— Я подумаю, — сказал король, оглаживая бороду.
Екатерина понимала, что не стоит давить на него сильнее. Генрих любил взвесить все «за» и «против», обсудить вопрос с советниками, прежде чем принимать решение.
